Сергей Вашенцев - Путь-дорога фронтовая

Он вынул из банки яблоко и стал с аппетитом есть.

— Кушайте, пожалуйста, — угощал он полковника. — Не стесняйтесь.

Полковник от неожиданности все еще не мог прийти в себя. Он как бы заново оглядывал хату, стену, печку, потом уставился на генерала, словно видел его впервые.

— Бывают же в жизни такие случайности, — засмеялся генерал. — Так бы, наверно, и не собрался дома побывать, а во время войны вдруг в своей хате переночуешь… Но ночевать, кстати сказать, не придется. Нам предстоит беспокойная ночь. Кушайте, кушайте, полковник, яблоки. Вот я вам выберу. Эх, вкусная штука!

Яблоки понравились и полковнику. Банка пустела. Когда они кончили есть, полковник поднялся с табуретки и сказал:

— Разрешите, я пойду в оперативную часть. Там поработаю.

— Но вы, кажется, недостаточно убеждены?

— Свое мнение я вам скажу через час, когда разберусь в деталях.

— Хорошо. Идите.

Полковник ушел. Генерал еще некоторое время сидел, задумавшись, у стола, потом встал, подошел к кровати, застланной цветным стеганым одеялом, и прилег. Он был так утомлен за эти дни, что сразу уснул.

Ему приснилась мать. Она ставила на стол ту самую банку, из которой они сегодня ели яблоки.

— Ванюша, — позвала она, — иди снедать. Покушай яблочков с хлебцем. Вот холодец…

Он сел на табуретку; он был маленьким, вот таким, каким изображен на фотографии.

Мать тоже сидела за столом, но не ела.

— Отцу бы теперь холодца и яблоков, — сказала она и заплакала.

Отец только что ушел на германскую войну.

И мальчик перестал есть, вспомнил отца. Мать протянула к нему руку через стол, хотела погладить его по голове, приласкать и нечаянно столкнула банку с яблоками. Банка со звоном раскололась на земляном полу…

Генерал проснулся. Возле кровати стоял полковник.

— Извините, Иван Иванович, я вас разбудил, — сказал он.

— Правильно сделали. Я заснул, — словно извиняясь, сказал генерал. — Сколько же это сейчас времени?

Он взглянул на часы.

— Целый час проспал. Ну, как у вас дела, Антон Петрович?

У полковника был взволнованный вид, как будто он хотел сообщить что-то очень важное, неожиданное.

— Что-нибудь случилось?

— Никак нет. Я только хотел сказать… сознаться, что час тому назад я считал ваш план… ошибочным, недостаточно, так сказать, обоснованным. Но, разобравшись, понял…

— Сработаемся, друг! — просто сказал генерал, протянув ему руку.

Полковник крепко пожал ее.

— Вы извините меня, я уже старик, — сказал он. — Жизнь несет все новое и новое. И не всегда сразу поймешь. Переносишь сюда навыки прежних войн. А все стареет. Нужно искать, творить…

— Сработаемся, — опять повторил генерал. — Люди свои. И интерес у нас один. Пойдемте, пора.

Они оделись. Полковник отворил дверь.

— Одну минутку, — сказал генерал. Подсел к столу, написал на листке бумаги несколько слов и оставил листок на столе.

Ушли. Хата осталась пустой. Она была пуста целую ночь. Утром воздух наполнился грохотом артиллерии, разрывами снарядов, шумом машин. В хату вошла старая женщина и, остановившись на пороге, прислушивалась к звукам, доносившимся извне. Хата вздрагивала и сотрясалась от ударов. Женщина подошла к столу, увидела початую банку с яблоками и листок бумаги.

Взяла в руки листок и прочла:

«Мать. Я был здесь. Никого не застал. Не знаю, где ты. Возможно, сегодня буду здесь ночевать. Обнимаю. Иван».

Женщина застыла с этим листочком бумаги в руке, прижав его к груди.

— Ванюша! — прошептала она.

Она еще раз прочитала записку, словно не верила своим глазам. Нет, слова были ясные, они не вызывали сомнений. Недаром что-то потянуло ее сегодня домой, что-то заставило покинуть лес, куда убежала вчера вместе с другими, когда снаряды начали рваться над селом. Хотя бой был уже близко, ближе, чем вчера, это не остановило ее, она спешила домой; не знала, зачем идет, шла, пригибаясь, вздрагивая при каждом ударе, по временам бежала, как будто боялась куда-то опоздать. Сердце не обмануло ее. Где-то здесь ее сын…

Подбежала к двери, распахнула ее и стояла неподвижно, словно окаменев, глядя в ту сторону, где шел бой.

Шум боя то затихал, то становился сильнее. На лице женщины были нетерпеливое ожидание, страх, любовь…

Потом вошла в хату, села у окна за перегородкой и так сидела час, два, три… целый день. Ждала.

На закате дня канонада начала стихать, у крыльца послышались голоса. В хату вошла группа командиров. Женщина из-за перегородки глядела на них, ища глазами того, кто был ей ближе всех и родней.

Первым в хату вошел высокий человек с решительным, умным лицом и острым взглядом широко раскрытых глаз. Входя в дверь, он пригнулся и, выпрямившись, заполнил своей большой фигурой всю хату. На его петлицах сверкали крупные маршальские звезды. Женщина знала его по портретам; она ужаснулась, что в хате не прибрано как следует. Хотела броситься, чтобы хоть расставить табуретки и смахнуть крошки со стола, но в это время увидела сына. Она его сразу не узнала в генеральской форме и так растерялась, что замерла на месте, боясь шевельнуться.

Сын вошел вслед за маршалом. Маршал, очевидно продолжая разговор, сказал, обернувшись к нему:

— Особенно меня радует, Иван Иванович, что решение, которое ты принял, по сути дела единственно верное, если учесть особенность местности. Мозгом, мозгом надо работать, братцы мои! — воскликнул он, ни к кому не обращаясь. — Немецкие генералы шестьдесят лет разрабатывали план войны с нами. Ну и мы кое-чему научились. У нас своя, советская школа. Задал ты им сегодня перцу, а?

Дружески обнял генерала и похлопал его по плечу. Женщина стояла за перегородкой, никем не замеченная, безмолвная, с замиранием сердца следя за всем, что происходило в хате. Слезы бежали по ее морщинистому лицу.

Она терпеливо ждала своей минуты обнять сына.

1941–1942

В вагоне было душно. Поезд шел медленно, люди томились от безделья; одни забивали козла в домино, другие то и дело разворачивали свертки с едой и все время что-то жевали, третьи столь же неумеренно курили, вызывая недовольство некурящей публики. Особенно трудно переносил вагонную духоту и дым пассажир, лежавший на верхней полке в среднем отделении вагона. Он, по-видимому, был серьезно болен, часто кашлял, дышал хрипло. Несколько раз просил прекратить курение, но, как водится, все сначала соглашались, что действительно курить надо выходить на площадку, а потом забывали и чадили больше прежнего.

В самом деле, как в таком тягостном путешествии отказать себе в удовольствии глотнуть махорки, которая делала курильщика сытым, будто поел он хлеба; как не закурить козью ножку и не посидеть, пуская дым и ведя разговор с соседями на самые разнообразные темы, — ведь было о чем поговорить. Рассказывались всяческие истории, обсуждались военные сводки, каждый считал себя стратегом, делал смелые прогнозы, высказывал свои соображения, которые, если бы их принять во внимание, задали бы, наверно, работы штабам…