Степан Злобин - Пропавшие без вести

Рокотов взглянул на него удивленно и непонимающе:

— Как так — видел? Откуда?

— Понимаешь ли, я тебе не сказал — ведь я сына ищу. Сын пропал где-то там, вблизи Вязьмы… По госпиталям, ну, везде, где возможно, искали. Конечно, о партизанах мы еще знаем не все… Но тут, в наркомате, я встретил в отделе кадров давнишнего друга. Тот мне по секрету открыл, что один смельчак по заданию пробрался с кинокамерой в лагерь наших военнопленных… и мне показали… да-а, по-ка-за-ли!.. Конечно, секретно, неофициально мне показали этот документальный фильм…

Балашов осунулся, посерел, как будто в одну минуту постарел, говоря об этом, и голос его задребезжал и охрип. Он не смотрел на Рокотова, а глядел прямо перед собою, в серое, затянутое облаками небо над московскими крышами, глядел, как на экран, словно видел там эти картины.

— Сам понимаешь, он очень короткий, этот фильм, очень! — сдавленным голосом добавил Балашов.

— Ну и что? — спросил Рокотов, нарушив новую долгую паузу.

— Не видя в глаза, такого нельзя придумать… Но, знаешь… Может, игра возбужденного воображения… Я, кажется, сына признал среди этих людей… Неправильно я сказал, что признал… Они ведь и на людей-то мало похожи! Я силюсь отбросить такую мысль, а все она снова и снова… — Балашов вдруг встряхнулся, будто отгоняя кошмар — Да нет, ведь я тебе не о том. Я хочу сказать, что в этой, которая нам предстоит, в этой самой тяжелой схватке, мы непременно должны фашистов разбить. Должны — вот и все! И если тебе случится нужда в человеке, которым…

— Я к тебе ехал и сам все о том же думал, — перебил Рокотов. — Но ведь ты еще не вполне на ногах…

— Долечивают. Голова, говорят, оказалась крепче ноги. А нога, вот видишь, отстала… Пользуюсь головой, кое-что пишу. Подвожу для себя итоги промахов и ошибок. Мой опыт короткий, но очень насыщенный. Думаю, будет польза. А вот как использую эту работу — не знаю… Ну, а как вы сейчас стоите на фронте? — спросил Балашов.

— Стоим! — ответил Рокотов. — Идти нам вперед нельзя — ни сил, ни коммуникаций. В общем, как говорится, «активная оборона и поиск разведчиков». Готовимся к лету. Ну, и фашисты уперлись, стоят… Тоже готовятся…

Рокотов посмотрел на часы, заспешил.

— Я попрошу начальство, чтобы тебя назначили к нам. А там как прикажут… Не угадаешь!.. — сказал он на прощание.

Балашов наблюдал из окна, как Рокотов энергично отворил дверцу машины, взглянул наверх, заметил его в окне и махнул рукой, прежде чем скрылся.

С этого дня нервное нетерпение Балашова еще возросло. Ему казалось, что в его медленном выздоровлении виновата старость…

— Это ты-то старик" — усмехнулась Ксения. — Старик сам ищет покоя, а ты от избытка покоя мучишься!

— Но ведь каждый из « тех » четырех годов приходится считать за два, а то и за три, — сказал Балашов.

— Нет, — возразила Ксения, — все четыре надо отбросить, как не было! Ведь они не прожиты! Я их совсем не хочу считать. Или, по-твоему, и я постарела за это время на десять лет? — пошутила она.

— У тебя, Аксюта, сединки прибавилось и теплоты, — ласково сказал Балашов.

— Теплоты — тебе кажется потому, что прежде я делила ее между тобой и ребятами, а теперь — все тебе одному… Я и это время войны не хочу считать, пока мы все врозь — Зина, Ваня… И ты, конечно, скоро опять уедешь… Все на отлете…

Балашов понимал, что она говорила это нарочно, чтобы сказать лишний раз, что она не верит в гибель Ивана.

Он ей не рассказал о том фильме. А после этого фильма представление о том, что Иван убит на войне, было бы проще и легче… Да, да, проще и легче. Эта картина — толпа измученных пленом людей, полицейские с плетками и дубинками, автоматные выстрелы немцев в толпу, котелки, подставляемые под поварской черпак, глумливая усмешка фельдфебеля, наблюдающего за раздачей пищи, и тут же, почти рядом с кухней, — дыба: в железной клетке столбы, а на них подвешены за руки обнаженные, полумертвые люди неправдоподобной истощенности…

Но ведь оператор не мог подойти ближе, объектив не мог заглянуть ни в холодные глаза фашиста, ни в пустые, дохлые зенки предателей-полицейских, не мог уловить и страдальческого взгляда пленников… Если бы знали фашисты, что этот ловкий советский парень стоит где-то рядом со своим объективом, его схватили бы и он висел бы так же, как те пятеро, которых он снял на пленку… А если представить себе, что эта пленка не была бы немой, если бы он зафиксировал все крики, ругань, проклятия, стоны, которые там раздавались в ту пору, — какой это был бы ад!..

«Иван или нет? Иван? Или я обознался?.. Или я обознался?..» — часами в бессоннице ночей спрашивал себя Петр Николаевич.

И вот Балашова вызвали в отдел кадров. С этого дня он считался временно прикомандированным к наркомату. Его направили в группу, которая занималась исследованиями опыта войны. Он понял, что это услуга Рокотова.

Рокотов лучше врачей почувствовал за него, что главное исцеление может ему принести только труд, активная жизнь.

Генералу, заместителю начальника группы, которому было поручено ввести Балашова в курс и метод работы, Балашов сказал о том, что он кое-что пишет по прошлогоднему опыту осенней кампании, что, в сущности, он почти подготовлен к докладу и думает, что имело бы смысл этот доклад заслушать без длительных проволочек.

Генерал не то чтобы усмехнулся, скорее значительно откашлялся и возразил:

— Вот вы, товарищ генерал, как я мог подметить, все нажимаете на ошибки, на промахи. А не думаете ли вы, что на ошибках учиться — это значит в какой-то мере оправдывать эти ошибки, придавая им положительное значение, значение опыта? Хоть с отрицательным знаком, а все-таки в самый фундамент опыта класть ошибку.

— Но ведь Ленин нас учит… — начал Петр Николаевич.

— Простите, что Ленин сказал об ошибках и о методе их исправления, это я знаю, — перебил генерал. — Партия и Верховное командование именно и подошли по-ленински. Потому-то и изжиты ошибки. Сейчас возвращаться к ним нет никакого практического резона. Наши ошибки, вызванные историческим фактором внезапности нападения, будут интересны потом, для историков. А в данный момент мы не имеем права отрываться от практики, от сегодняшних, совершенно практических наших задач… Ведь идет же война!.. Противник уже потрепан, это не прошлогодний фашист со свежими силами. И подходить к нему следует диалектически.

Собеседник Балашова, бравый, здоровый, подтянутый, крепко надушенный после бритья, со следами пудры на щеках и тщательно выбритом крутом подбородке, курил какую-то душистую и крепкую папиросу, в синеватом дыму которой, сверкая, плавал весь дорогой кабинет, где велся их разговор. Некурящего Балашова слегка замутило от этого сладковатого, ароматного дыма.