Степан Злобин - Пропавшие без вести

— Ну, скажи хоть, у Юрки найдется такое лекарство? — в исступлении хрипел Бронислав, вцепившись в рукав Славинского.

Во врачебную секцию, запыхавшись, вбежал Славка Собака, без привычной плети, в простой пилотке вместо кубанки.

— Женя! Доктор! Дай справку, у меня болит горло… — хрипел он. — Дай справку, что я болею… Две пары хромовых сапог принесу. Знаешь, хром какой…

— Да ну вас! Немцы потом за вас шкуру слупят! — отмахнулся Славинский.

По лагерю и лазарету пошла суматоха. Полицейские и повара, вместо того чтобы собираться на построение, разбежались по блокам. Они прятались под нарами опустевших рабочих бараков, отшвырнули от ворот лазарета дневального санитара и, ворвавшись в секции больных, ныряли под лазаретные койки. Немцы гонялись за ними с резиновыми дубинками и плетьми.

— Los! Los! — кричали солдаты.

В карантинную секцию Балашова вбежал человек во френче, в серой кубанке и торопливо полез под его койку. Балашов не успел его даже как следует разглядеть. Но все больные уже узнали, что происходит.

— Wo?. Wo ist der Koch? [Где? Где повар?] — вбежав в секцию Балашова, спрашивал немец.

— Вон, вон, под койкой! Вон там! — кричали больные, указывая немцу, где укрылся, всем ненавистный беглец.

Унтер полез на карачках под койку.

— Zuruck! — кричал он, грозя пистолетом. — Raus!.. [Назад! Вылезай!..]

Беглец не двинулся, хотя обшитый желтой кожей зад его торчал из-под койки. Немец с угрозой ткнул в него пистолетом.

Из-под нар пополз, пятясь задом, дрожащий, встрепанный, перепуганный повар, вчерашний хозяин лагерной жизни. Только тут Балашов узнал давнего своего соседа Жамова, который украл у него часы. Красный от страха, Викентий втянул в плечи голову и зажмурился.

Немец хлестнул его плетью, тот взвизгнул, заголосил и помчался бегом к воротам.

— Лупи его крепче! Лупи, в душу мать! — кричали вслед больные.

Истощенные «доходяги» выползли на пороги секций, следя за невиданным зрелищем.

Трусливой кучкой, утратившие всю свою сытую уверенность, жались повара и полицейские возле комендатуры. Их окружили солдаты, обыскивали, выбрасывая в кучу из их набитых мешков по три-четыре пары белья, хромовые сапоги, пачки только что украденного с кухни маргарина.

— Гляди, гляди — самого Бронислава по морде съездил!

— Наплачутся, подлецы! Только сейчас разберутся, каков он, плен!

— Ребя! Жорку Морду лупят!

— Палача Матвея стегают! — выкрикивали больные, наблюдая из окон и от дверей бараков…

Перед строем непривычно встрепанных полицейских и поваров появился «чистая душа».

— Здравствуйте, господа! — обратился, он к ним со злорадством. — Вы сытенькие, здо-ро-венькие. В больше-вицкой России вы не вида-ли та-кой сытой жизни. Вы здесь жра-ли, как свиньи. Теперь вам по-ра по-ра-бо-тать для новой Ев-ро-пы. Вы должны радоваться. А вы убе-га-ете, пря-че-тесь! За это вас бьют… Вы, как все русские, неблагодарный скот! Стоять смирно, во-ры, сво-ло-чи! Направо! Шагом марш!..

И гестаповец с оловянным взглядом бесцветных глаз, сам с помощью этих прохвостов грабивший с кухни жиры, мясо, сахар, еще больше втянув под ветром короткую шею в квадратные плечи, тяжело, по-прусски печатая шаг, с пистолетом в руках, под охраною десятка автоматчиков, повел их на станцию.

— Sic transit gloria mundi! [ «Так проходит земная слава!» (латинская поговорка) . ] — философски продекламировал доктор Вишенин, стоя возле барака и глядя им вслед.

— «Gloria» [Слава], доктор?! — с усмешкой спросил рядом с ним наблюдавший все это Баграмов.

— Придираетесь к слову, Емельян Иваныч! Все равно страшно смотреть на избиение людей… Ведь их же фашисты бьют! Так могут завтра и нас…

— Мне уже случалось. Я знаю, как это бывает, а все же таких не жалею, — сказал Емельян. — А вот у вас именно к ним сочувствие. Кстати, теперь ведь у вас не осталось друзей. Когда вы от нас уходите?

— Немедленно! — вызывающе бросил Вишенин. — Штабарцт назначил меня старшим врачом хирургии.

— Поздравляю вас с повышением! — усмехнулся Баграмов и тут же подумал, что бедняга Варакин снова окажется под начальством Вишенина.

Наутро на построении новых «полицейских» присутствовал «чистая душа».

— Герма-ния вам доверяет поря-док в лаге-ре, значит с вас спро-сит-ся… — поучал гестаповец, окидывая оловянным, мертвецким взглядом их изможденные лица. — Вы не долж-ны забывать, что вам дают пищу за вашу pa-боту! Вам дадут табак и лагерные марки за вашу работу. Вы должны наблюдать, чтобы все при-ка-зы комендату-ры выпол-ня-лись. За это вы бу-де-те сыты, а то с вас обдерут шку-ру. Вы тоже все во-ры и свиньи, но вы должны следить за дру-гими во-рами и свиньями. Убирайтесь теперь на работу, гос-пода. А за вами я сам всегда буду смотреть. От меня не укрое-тесь…

Кострикин повел своих подчиненных по издавна установленным в лагере полицейским постам.

Перемены произошли с такой быстротой, что в реальность их даже трудно было поверить.

Леонид Андреевич сделался старшим врачом.

Дядя Миша Сазонов, коммунист, корабельный кок, который гордился тем, что пять лет кормил команду одного из крупнейших в мире боевых кораблей, теперь заправлял пищеблоком, поклявшись не допускать никаких хищений.

Коммунист, комиссар-краснофлотец Кострикин стал во главе «полиции», набранной из политработников и комсомольцев.

Все назначения были проведены приказами немцев.

Впрочем, рабочего лагеря в каменных бараках больше не стало. Остался в двух блоках лишь лазарет на тысячу коек, а в третьем блоке — только сапожные и портновские мастерские с числом рабочих не более сотни да склад амуниции с командою в семь человек, во главе с Барковым.

В результате перестановки и передвижения в лазарете остался Кумов, которого немцы не могли никуда послать на работы из-за его незаживающей раны.

Трудников оказался старшим карантина в бывшей секции Балашова. Балашов перешел в санитары, Муравьев был назначен уборщиком перевязочной. Баграмов же поселился в аптеке, в помощниках у Юрки, где было удобно встречаться со всеми врачами, санитарами и фельдшерами, приходившими сюда для получения лекарств.

Жизнь сама по себе так сложилась, что Емельян оказался так или иначе связан со всеми. К нему шел врач посоветоваться о том, куда поместить вновь прибывшего человека, который казался опасным по своим настроениям; к нему обращались повара с просьбой воздействовать на Баркова, чтобы он выдал крепкую обувь рабочим кухни, которым приходилось стоять в лужах; то кто-нибудь просто пришел поделиться новостью — слухом о новой победе, об освобождении Красной Армией Ржева и Льгова.

— Не слишком ли много к вам ходят, товарищ писатель? — сказал Муравьев. — Приметит какой-нибудь нехороший глаз, да и «сглазит»!