Степан Злобин - Пропавшие без вести

Восстание сделалось неминуемым.

Барков вдруг распрямился и будто вырос, стал шире в плечах, держался решительно, строго. Баркову казалось, что именно ради этой минуты он два года назад уступил доводам Емельяна и не ушел в побег, а пробыл тут, в лагере, столько времени… Сколько раз в течение последних дней и ночей он представлял себе отважный бросок на штурм пулеметных вышек… Он, в юности питерский красногвардеец, рабочий с Путиловского, не боялся того, что его бойцы пока безоружны. Когда надо, люди умеют взять оружие голой рукой у врага. Видали, как это бывает! Сами брали!

И теперь уж не отступить. Некуда отступать, если гитлеровским овчаркам — эсэсовцам приказано уничтожить людей. Ведь злобе фашистов нет никакого предела.

Он слушал этот рассказ и мысленно уж прикидывал штурм, в который он сам через несколько коротких минут поведет бойцов на пулеметную вышку…

Разве не он, участник борьбы против Юденича, должен начать этот штурм? Ведь Василий с Еремкой высказали словами то самое, что думал и чувствовал он, слушая их рассказ. По лицу Емельяна Барков видел, что и тот готов вот так же, как и Еремка, как Саша, немедленно штурмовать вышки, Кострикин, Батыгин — тоже…

И как вовремя охладил Муравьев Сашу Маслова, и как хорошо, что ни Емельян, ни Барков, ни Кострикин или Никита не успели сорваться в неподобающем уже им юношеском порыве…

— Саша, конечно, погорячился, — сказал Барков, — но сидеть сложа руки тоже нельзя. Если бы только у нас было побольше оружия!

— Выходит, что Кумов был прав, когда хотел припасать оружие! — сорвалось у Батыгина.

— Да, он больше любил поспешить, чем медлить! — согласился Маслов.

Самолюбивый Барков покрылся красными пятнами.

— В том-то и сила всякого коллектива, что люди одни других дополняют! — ответил он. — Мне Кумова больше, чем всем другим, не хватает!

— Ну, Бюро, давайте решать! Ответственно и окончательно! — сказал Муравьев. — Намечаю так. Общее командование за мной. Начальник штаба — Барков. Ударный отряд и левый фланг — батальон Батыгина с помощником капитаном Качкой. Центр — Соленый, правый фланг — батальон Кострикина, пульрота — Павлик, автовзвод — Сергей, наблюдение и связь — Баграмов, санчасть — Леонид Андреевич, саперы — команда могильщиков, — Федор. Обеспечение пищей — команда кухни. Сема Леонов — арест изменников и всех опасных людей и охрана их… Какие будут еще предложения? — спросил он.

— Все ясно. Это приказ! Какие могут быть предложения? — возразил Кострикин.

— Пока еще не приказ, а мое предложение, — возразил Муравьев. — Если вы мое предложение примете, то оно станет приказом Бюро. Голосую.

Руки поднялись.

— Поздравляю, товарищи! — заключил Муравьев это необычное голосование. — А теперь уже, как командир, приказываю всем быть при своих частях. КП временно здесь.

— Пожарных забыли, — напомнил Маслов.

— Верно, забыли. Теперь уж Василий Михайлович этим займется, назначит и деформирует, кого еще мы упустили, — сказал Муравьев. — Товарищи, все по своим местам! Младшие командиры должны быть через час готовы! — еще раз повторил он.

Аптека еще при переводе ТБЦ из каменных в деревянные бараки была расположена с таким расчетом, чтобы из ее окна можно было наблюдать за воротами лагеря и даже за частью дороги, ведущей к воротам. Потому для наблюдения и связи Баграмов решил находиться пока в аптеке, тем более что это было самое привычное место связи во всем ТБЦ.

Рассказ разведчиков не шел из ума Баграмова.

«Ведь разбиты уже, раздавлены и бегут, а все не могут еще отказаться от страсти к уничтожению и убийствам! — думал Баграмов. — Неужели же все-таки эти чумные крысы укроются на помойках союзников и будут ждать часа, чтобы соединиться снова в гнусные, грязные скопища и опять заражать всю планету психозом убийств и бандитской наживы?!

После победы их надо будет ловить и давить, во всяком уж случае главных, а прочих клеймить на лбу каленым клеймом, нестираемой свастикой, чтобы все могли видеть фашиста, чтобы никакое лживое слово раскаяния не могло никогда привести его где бы то ни было к власти. Люди должны создать такой общий закон, что палач не имеет права быть депутатом, судьей, врачом, учителем, офицером, солдатом — никем…

Мы тут лучше всех знаем, что такое фашизм, что такое судьба «низшей, отверженной расы», когда она находится во власти «расы господ». Мы понимаем, что за штуковина «Ubermensch»! Мы никогда не забудем того, что видели. Слишком много мы смотрели в лицо смерти, мы ценим и любим жизнь, а во имя жизни мы их не простим! Мы не сможем стать равнодушными, а ведь именно равнодушные, ради собственного покоя и личной сытости, допустили к власти фашистов. Равнодушные и ленивые люди не хотели себя тревожить по первым сигналам бедствия, загоревшимся над планетой. Они думали, что за окнами их домов будет литься только кровь их соседей, «чужая» кровь. Они думали, что сгорят города, но пожар обойдет стороной их дома, города, даже страны. Они думали, что людоед в благодарность за их смирение даже кинет им догладывать после него хрупкие кости чужих младенцев. Неужели же наши союзники в этой войне так ничего и не поняли до сих пор, если они в самом деле идут на сговор с фашистами?! Неужели не поняли и сейчас еще, что после победы надо вколачивать острый осиновый кол в спину фашизму, в спину войне, чтобы они никогда не встали?! Народы не смогут забыть этих ужасов, если их даже забудут правители!»

К Баграмову начали являться связные от всех частей. Располагались возле барака. Здесь всегда была очередь в перевязочную. К скоплению пленных на этом месте давно уже привыкли немцы, и именно здесь группа людей могла вызвать меньше всего подозрений.

В самой аптеке Юрка упаковывал пачками заготовленные индивидуальные перевязочные пакеты.

«Сколько же будет раненых, сколько убитых… — думал Баграмов, глядя на эту работу. — Убитых перед самым освобождением… Нет, не так-то легко она дастся, свобода, тем, кто дождется ее! За нее еще нужно будет стоять настойчиво, крепко, отважно! А ведь этого только все и хотят! Именно этого. Будут драться, да как еще!..»

Оставалось каких-нибудь два часа до заката, но до чего же медлило солнце!

Муравьев обошел основные точки формирования.

Всюду проводились подготовительные беседы командиров с младшими командирами и младших — со своими бойцами, малыми группами.

Этим бойцам предстояло захватить в свои руки двадцать пулеметных вышек. Если в руках повстанцев окажется двадцать пулеметов, то будет возможность занять оборону и добираться до трофейного склада. И даже если трофейный склад будет отрезан, все-таки можно держать оборону, сражаться, отбивать атаки эсэсовцев…