Александр Васильев - В начале дня

Наконец поезд тронулся, в последний раз мелькнули родные лица, слились в желтую полосу фонари, потом полоса оборвалась. Прощай, Ростов!

Тамара села, глядя в темное окно с отражающейся в нем лампочкой. Лампочка мерно подрагивала. «Поехали, поехали», — стучало под полом.

Петр сел рядом, тихо положил руку на плечо жены.

— Может быть, ляжешь, поспишь немного?

Тамара кивнула. Петр сбегал к проводнику, принес постель, быстро и ловко разложил на полке. Тамара легла, не раздеваясь, закрыла полотенцем лицо. Петр подоткнул в ногах жены одеяло и вышел в коридор. «Поехали, поехали!» — стучали колеса. За окном светлело. Мирно курилась розовыми дымками станица, искрились голубовато-серыми боками башни элеватора, по узкой протоптанной в снегу дорожке гуськом бежали ребятишки в школу, приветливо махали руками.

На маленькой станции долго стояли и тронулись снова, когда мимо промчался новенький пустой поезд. Петр успел разглядеть лишь красные кресты и окна с матовыми стеклами. «Санитарный, — догадался он. — Тоже на запад». В душе екнуло, натянулась невидимая струна. «Не журись, лейтенант, — он успокоил себя, — все будет хорошо!»

В Киеве к ним в купе вошли новые попутчики — высокая, худенькая женщина с двумя детьми, — мальчиком и девочкой. Дети шалили, показывали стоящей за окном старушке какие-то знаки. Тамара уловила взгляд Петра: он с нежностью наблюдал за детьми. «Вот и моя участь!» — Тамара почему-то вспомнила корректорскую, редакционную суету. «Неужели все это уже в прошлом?» — спросила она себя. Где-то там, далеко, ее родные — мать, отец, сестра Оленька, ее товарищи и подруги. А здесь только Петр. Тамара с любопытством разглядывала мужа. Она привыкнет к нему, к его широким скулам, к этой складке на лбу. Теперь он стал самым близким для нее человеком. А еще неделю назад они были чужими. Как странно…

Во Львов приехали ночью. Город тонул во мгле, освещена была только привокзальная площадь. Огромное серое здание вокзала с куполом, уходящим в черное небо, и каменные фигуры у входа, подсвеченные прожекторами, — вот все, что сохранилось в памяти. Петр куда-то ходил, потом вернулся вместе с бойцом в замасленной куртке, как оказалось, шофером, присланным из погранотряда, потом погрузились в автобус, где уже сидело несколько военных. В автобусе ее укачало, она положила голову Петру на плечо и заснула. А проснулась, почувствовав, что кто-то ее поднимает и несет.

— Сюда, сюда! — крикнул сверху знакомый голос. — У вас же нетоплено.

«Лера!» — Тамара радостно встрепенулась и тут же застыдилась. Петр нес ее по лестнице на руках.

— Пусти… пусти меня.

— Нет уж, моя золотая, разреши донести тебя до места.

Он поднялся на верхнюю площадку, попросил Леру открыть дверь в свою квартиру и, войдя в нее, опустил Тамару в глубокое кресло.

— Вот мы и дома.

Зажег свет, счастливый, засмеялся, сняв фуражку.

— А теперь поцелуйтесь!

Подруги обнялись.

— Он даже не дал телеграммы, твой маг-волшебник, — с притворным возмущением говорила Лера. — Хорошо, что я проснулась и услышала, как вы подъехали.

Федя тоже целовал Тамару. Петр сбегал в квартиру напротив и привел заспанных Патарыкина и его жену Марию.

— Все знакомьтесь с моей Тамарочкой! — приговаривал он, смеясь и потирая ладони. — Видите, ездил за ней не напрасно!

Расторопный Патарыкин принес дрова, растопил камин. Лера и Мария накрыли стол. Федя торжественно вручил Петру бутылку шампанского.

— От нас с Лерой. Она еще в день твоего отъезда купила, сказала: приедут, будет чем встретить молодых. А я, признаться, сомневался…

Патарыкин, как старший, налил бокалы.

— Значит, с прибытием… С прибытием и пополнением… — начальник заставы посмотрел на Тамару. — Теперь ты будешь жить в нашей пограничной семье. А наша семья, знаешь, какая?!

Да, семья была дружная — Белецкие, Патарыкины, еще одни соседи, Скрылевы, жившие на втором этаже. Все они были на «ты»: Лера, Мария, Аня. Теперь к ним прибавилась Тамара. Подруги учили ее, как готовить вкусные блюда, как чистить мебель, чтобы она блестела. И Тамара готовила, и чистила, и мыла, и стирала — делала все, что ей советовали бывалые жены и чего она не делала дома, при маме.

Однажды — это было перед самым Новым годом — она целый день провозилась, убирая квартиру. За работой не заметила, как прошел день. Поздно вечером хватилась: уже десятый час, а Петра нет. Побежала к Белецким — Феди тоже не было дома. Лера успокоила: «Это у пограничников часто бывает. Привыкай». Пригласила пить чай, но Тамара отказалась, ушла к себе, прилегла на диване и заснула.

Проснулась от легких прикосновений: кто-то целовал ее в щеку.

Она открыла глаза. Муж склонился над ней, в полной форме с оружием.

Тамара прижалась щекой к его холодной шинели, потянулась, чтобы снять фуражку.

— Не надо. Я забежал на минутку.

Она успела заметить под надвинутой фуражкой белую полоску бинта. Испуганно вскочила, бросилась к нему.

— Петя, что это?!

— Так… Кошка оцарапала.

Он засмеялся, отвел ее руку, усадил рядом с собой на диван.

— Не волнуйся, милая. Ты же знаешь: пока мы вместе, со мной ничего не случится. — Он достал платок, вытер слезинки, блеснувшие в ее глазах. Но вот посмотрел на часы, поднялся.

— Мне пора.

Тамара молча уткнулась в подушку. Она поняла кричи, не кричи, он уйдет. Уйдет, потому что должен идти. Так будет всегда.

И еще она поняла, что любит его.

С этого дня все пошло по-другому. Она уже не рассматривала, какой у него нос, какие уши. Он был ее на всю жизнь. И если раньше, за свадебным столом, это были слова, то теперь они как бы растворились в ней, стали частицей ее самой — женщины, жены, боевой подруги.

Началась весна, и Петр стал уходить чуть свет, а возвращаться затемно. Но она уже не могла на него сердиться. После того случая, когда он пришел с забинтованной головой, Тамара ни разу не упрекнула мужа за опоздание, но и не спала, ждала его прихода. Чтобы отвлечься, брала в руки книгу, однако тревожные мысли не оставляли ее. «Лишь бы он вернулся живым!» — молила Тамара. В эти часы ожиданий она слышала каждый шорох в подъезде, каждый скрип двери.

Иногда она вскакивала, подходила к окну и смотрела туда, где за темной грядой черепичных крыш вставало бледно-желтое марево. Это горели фонари на набережной. Вторая, еще более далекая гирлянда фонарей, тянулась как бы повторяя первую: то было уже на чужом, немецком берегу. Между гирляндами был черный провал — река Сан, по которой проходила граница. В одном месте, почти напротив дома, берега соединяла светящаяся прямая — железнодорожный мост. Каждый час, с точностью до минуты, на той стороне, у моста, появлялись два ярких оранжевых глаза. Раздавался резкий, протяжный гудок — это шел немецкий поезд с грузом. Он проходил, а вскоре слышался гудок паровоза и шум поезда, идущего с нашей стороны, тоже с грузом.