Олег Селянкин - Будни войны

Антон Перминов в ответ осмелился напомнить, что комсомол и над военно-морским флотом шефствует. Его будто не услышали. И дружно проголосовали за исключение Перминова из комсомола.

Только потому и уцелел у него комсомольский билет, что вмешался обком партии, осторожно, деликатненько подправил кое-кого, поумерил пыл у наиболее ярых.

Комсомольский билет Антон Перминов сберег, а вот ни в одно из военных училищ заявления не посмел послать: в характеристике, которую ему дала комсомольская организация родной школы, было сказано, что он, Антон Перминов, в политическом отношении еще несколько темноват, хотя в этом году успешно и окончил десять классов.

Если у тебя в характеристике такое написано, то нечего и помышлять не только о военном училище, но, пожалуй, и вообще о дальнейшей учебе. А вот очередному призыву в армию характеристика нисколько не помешала. Служил он честно, потому только за считанные месяцы и продвинулся по службе от рядового до сержанта. На комсомол не обижался, по-прежнему около сердца с гордостью носил комсомольский билет, хотя того торопыгу, который первым пришлепнул ему ярлык дезертира, по гроб помнить будет. И вообще всех, кто скор на выводы, он теперь ненавидит. Потому тогда уничтожающе и посмотрел на солдата Карпова.

А душа солдата Карпова Карпа Карповича (за это его уже прозвали Трижды Рыба) родниково чиста, в ней нет и малейшей инородной мути. Единственное, что в нем пока настораживает, — очень категоричен в своих выводах. Причем сделанных без должного обоснования. Потому так безоговорочно и осудил он летчиков и моряков. Хотя, пожалуй, пообомнет ему жизнь бока — многое поймет, наверняка выдержаннее станет.

Все было вроде бы привычно, но к капитану Исаеву вдруг подошел сержант Перминов, сказал, показав глазами на старшину и четырех наших солдат, которые подпиливали и валили телеграфные столбы, рушили линию связи:

— Гляньте, товарищ капитан, на этих дармоедов. Что они делают — чистокровное вредительство!

Капитан Исаев еще раз посмотрел в сторону тех солдат. Теперь не просто так, бегло, а внимательно, даже придирчиво. Действительно, все спиленные столбы лежали комлем к шоссе. И провода с них специально не посрывали, и изоляторов не сокрушили. Невольно подумалось, что восстановить эту вроде бы уничтоженную линию связи — дело не суток, не часов, а лишь десятков минут. Интересно, кто санкционировал именно такое выполнение задания? И капитан Исаев, нахмурившись еще больше, зашагал к неизвестным солдатам, подпиливавшим очередной телеграфный столб. За ним, словно это было оговорено заранее, потянулись все, кто шел следом.

Приблизился метров на десять — старшина скомандовал «смирно», подбежал к нему и очень толково и кратко доложил, что группа солдат под его командованием занята выполнением специального задания. Капитан Исаев, козырнув в ответ, сказал строго, требовательно, однако вполне миролюбиво:

— Если у вас специальное задание, то в него и вовсе всю душу вкладывать надо, а вы?

— Я, товарищ капитан, человек маленький, я только честно выполняю то, что мне приказано, — ответил старшина без малейшего намека на смущение или раскаяние.

Еще больше, чем равнодушный ответ, поразило то, что в глазах старшины не было и малюсенького следа той огромной душевной боли, которую эти дни носили в себе все. И капитан Исаев вовсе придирчиво ощупал глазами самого старшину, каждого из его подчиненных. И вдруг заметил, что один из недавних пильщиков, прекративших работу после команды старшины, стоит по стойке «смирно» как-то непривычно для глаз.

Ага, локти у него чуть оттопырены! И подбородок излишне вздернут…

— Руки вверх или немедленно открываю огонь!

Старшина и четыре его солдата подняли руки. Без спешки, без малейшего признака страха или самого обыкновенного волнения. После этого старшина и сказал чуть снисходительно:

— Я — офицер абвера. Советую вам, капитан, воспользоваться благоприятным для вас моментом и немедленно вместе со своими солдатами сдаться мне в плен. Слово офицера, что всем вам будет сохранена жизнь.

Ну, разве это заявление гитлеровца не уха из петуха?!

Однако чувствовалось, фашист говорил, искренне веря в гуманность своего предложения, он ни на минуту не сомневался, что оно будет обязательно принято, если не с благодарностью, то и без протеста, без малейшего промедления. И эта уверенность фашиста, его непоколебимая вера в силу звания и своего слова на несколько секунд лишили капитана Исаева обычного хладнокровия, он сказал, внутренне костенея от злости:

— «Языки» нам не нужны. Да и людей у меня маловато, чтобы к пленным, как конвой, занаряжать. Самое выгодное и разумное для меня — расстрелять вас. На этом самом месте. Немедленно… Потому все это говорю, что, если не заткнешь фонтан, расстреляю. А командованию доложу, что все уже так и было, когда мы сюда заявились. Понятно, доходчиво разъясняю обстановку или как?

Не было у капитана Исаева намерения расстреливать фашистских диверсантов, он даже считал, что просто обязан их живыми сдать работникам НКГБ (авось выдадут кого из своих, действующих в нашем тылу). Он хотел лишь проверить их на испуг. Скорее всего потому, что сам за последние двое суток пугался здорово и несколько раз. А фашисты атаковали вроде бы вовсе бесстрашно. Вот и захотелось поточнее узнать, правда ли это.

Убедился, что страх им очень даже ведом: тот, назвавшийся офицером абвера, после его слов будто язык проглотил.

Немецких диверсантов в первом же небольшом городке, название которого запомнить даже не старался, сдали работникам милиции для передачи кому следует. И снова зашагали на восток. Но едва за вершинами сосен скрылись красные черепичные крыши городка — их остановили. Окликнули властно и сразу же предупредили, что при малейшем неповиновении по ним ударят из станковых пулеметов; эти пулеметы — восемь штук — откровенно таращились с опушки бора.

Капитан Исаев не стал искушать судьбу, он приказал своим людям остановиться, позволил неизвестным красноармейцам увести себя одного к какому-то майору, невероятно серому от усталости и пыли многих проселочных дорог. Майор, державшийся на ногах, казалось, исключительно за счет упрямства, спросил: а почему он, капитан Исаев, и его люди оказались здесь, да еще в едином строю с моряками? Ответы, похоже, не насторожили, не встревожили его. Но он все равно немедленно вызвал для проверочного опроса сначала несколько солдат, а потом и моряков. Когда те и другие подтвердили сказанное капитаном, Майор подобрел глазами, однако приказ отдал тоном, исключающим даже самые ничтожные возражения:

— Немедленно занимайте оборону на рубеже, который вам сейчас покажут. Лично отвечаете за все, что там произойдет… Вопросы ко мне?