Олег Селянкин - Судьбы солдатские

Сразу вспомнилось, как Трофим схватил за поясной ремень командира взвода и тем самым заставил из окопа отдать приказ к началу атаки. Значит, оберегал Трофим жизнь командира, может быть, и уберег…

— Выходит, он опять подвиг совершил? Выходит, его опять к награде представлять надо?

— Кого его-то?

— Трофима. — И Дмитрий торопливо рассказал то, что видел собственными глазами.

Егорыч молчал сравнительно долго, потом заговорил неторопливо и с легким упреком:

— Дурак ты, а не лечишься. Или мне тоже награда полагается? За то, что тебя, телка, уму-разуму учу? Может, и ты ее заслужил? Ведь помог мне выбраться из окопа?.. Не подвиги это, Митрий, а сама жизнь. Фронтовая. Какая она есть. — И тут же обрадованно засуетился, доставая из-за голенища ложку, протирая ее тряпицей: — Что я говорил? Вот и обед пожаловал!

Промелькнуло в непрерывных боях еще несколько дней — Дмитрий перестал раскланиваться с пулями, пролетавшими рядом с его головой; научился по звуку полета безошибочно определять, куда нацелены эти снаряды или мины; по тому, как заходили на бомбежку фашистские самолеты, почти всегда точно угадывал и тот участок окопов, где упадут бомбы. Теперь, когда угасал бой, он мог рассказать о нем уже не вообще, теперь в любом бою он видел и правильно оценивал и действия своих товарищей. Иными словами, за считанные дни он приобрел многое из того, что незыблемо знал каждый фронтовик. Правда, Егорыч, рядом с которым Дмитрий был неизменно, частенько покалывал его самолюбие советами и замечаниями. Хотя теперь они касались уже не азов, а тонкостей того или иного боя, но все равно было немного обидно, все равно они не позволяли ни на минуту забыть, что он, Дмитрий, пока всего лишь молодой солдат, которому познавать и познавать войну.

Неудержимо шли вперед войска Юго-Западного фронта, ежедневно очищая от фашистов все новые и новые города, села и деревни. А боевой путь полка, в котором несли свою солдатскую службу братья Сорокины, словно нарочно был проложен в обход их. Поэтому солдаты в минуты короткого отдыха даже шутили с горькой обидой, что, видать, в штабе фронта есть специальный человек, все обязанности которого — только за этим и следить. Шутить-то шутили, вроде бы и добродушно подтрунивали над своей судьбой, но все равно было обидно: или они хуже других? Или им не хочется потом, после окончания войны, словно между прочим, ввернуть при беседе с родичами или хорошими знакомыми, что это именно их полк упомянут в приказе Верховного от такого-то числа?

Шли вроде бы и не в направлении главного удара, однако потери в личном составе имели. Такие, что теперь Флегонт Иванович почти каждый вечер бормотал себе под нос: «Среди долины ровныя…»

Тоскливо было солдатам часами слышать это нытье. А тут еще и погода резко изменилась: вместо отупляющей жары хлынули ливни — стена воды, низвергающаяся с неба. Естественно, чернозем, тучностью которого еще недавно искренне восхищались, превратился в вязкое месиво, такое вязкое, что ноги из него еле выдирали, а машины и пушки и вовсе бы встали намертво, если бы их всем миром не волокли вперед.

И вдруг однажды, когда в отделении бойцов оставалось всего ничего, а очередной ливень уже прошумел над ними, Егорыч, прислушиваясь, облегченно сказал:

— Наш-то сменил пластинку.

Теперь вслушались в ночь и остальные. Точно, Флегонт Иванович уже восхвалял златые горы и все прочее, что прилагалось к ним.

С чего бы это?

Разгадку принес полковой писарь-земляк, с которым Егорыч встретился случайно. Он, писарь, понизив голос до невероятного шепота, поведал, что полк останавливается для отдыха и приема пополнения, чтобы потом в числе первых начать форсирование Днепра.

Форсировать Днепр?! Это, пожалуй, поважнее, поответственнее и потруднее, чем освободить от фашистов иной огромный город: широк и глубок он, батюшка древний Славутич, а правый возвышенный берег его, как доносила разведка, укреплен гитлеровцами так, что вроде бы лучше, надежнее невозможно.

Выходит, и их полку военное счастье наконец-то улыбаться начинает…

Конечно, словам писаря можно было бы и не поверить; конечно, остановка полка на отдых и прибытие пополнения — тоже еще не доказательство того, что писарь сказал правду. Даже и то, что Флегонт Иванович дотошно выспрашивал у каждого солдата роты: не вырос ли он на берегу большой реки, не умеет ли держать в руках весло или вязать плотики, — даже это еще не вносило полной ясности.

Поверили словам писаря лишь тогда, когда увидели, сколько наших сил стягивается в этот район. Пехоты, артиллерии, танков. Только по ночам и старательно маскируя свое движение шли войска, а прибыв на место, будто сквозь землю проваливались.

Много наших сил скопилось и затаилось в этом районе; ожидая приказа. А его, как Дмитрию казалось, не было чрезвычайно долго. Так долго, что невольно полезло в голову: будет ли он вообще?

В одну из таких ночей мучительного ожидания к маленькому костру, около которого сидели Егорыч, Дмитрий и солдат Волков — все, к тому времени уцелевшие в отделении, — привычно подошел Трофим, сел на свое излюбленное место и сказал, сворачивая цигарку:

— Завтра принимаем пополнение… А теперь о том, что тебя, Дмитрий, касается. Сейчас Флегонт Иванович обмолвился, что хватит тебе в рядовых ходить, что надо бы тебе звание ефрейтора присвоить. Я ему в ответ, что категорически против. Так и сказал: «Молод он, чтобы в звании с Егорычем сравняться».

Ефрейтор — всего лишь одна лычка на погоне. Но все же не рядовой, все же хотя и малое, но продвижение по службе…

— Что молчишь? Обиделся?

Обиделся? Пожалуй, нет, не обиделся. Но что по самолюбию Трофим царапнул — это уж точно.

А Трофим рубит, крушит дальше:

— И вообще, если намерен по военной линии в гору идти, просись у Флегонта Ивановича в другое отделение. А пока у меня будешь, дальше теперешнего не шагнешь. В смысле звания, конечно. Чтобы никто и подумать не мог, будто я тебя своей спиной прикрываю.

Уйти из отделения? Уйти от родного брата и Егорыча?!

И Дмитрий ответил честно:

— Конечно, товарищ сержант, вам с горы виднее, только уходить из отделения — на такое моего согласия нет. И не будет.

Вроде бы дрогнуло что-то в глазах Трофима, вроде бы радостно заерзал Егорыч, переглянувшись с Волковым. Но продолжил Трофим по-прежнему деловито, даже официально:

— А вот Егорычу ходить при тебе в няньках — это время миновало. Как получим пополнение, так и дам тебе одного молодого. Чтобы ты передал ему то, что от Егорыча и других дружков-фронтовиков получить успел.

Такое решение Трофим принял поздним вечером, но утро все поломало: пополнение — все солдаты бывалые, закончившие лечение в госпиталях. И остался Дмитрий без ученика, по-прежнему обосновался рядом с Егорычем.