Дмитрий Репухов - Диверсия не состоялась

Мы недоверчиво посматривали на него и держали себя настороже. А он рассказывал нам про Степана Разина, Ивана Болотникова, Емельяна Пугачева.

Потом мы уже сами просили «что-нибудь» рассказать. Он усаживал нас кружком и начинал:

- …У каждого человека есть родина. Это не только деревня, где он родился, или город. Это вся его страна. Вот где твоя родина? - он в упор смотрел на Ваню Селиверстова.

- Советский… - начинал Ваня и тут же поправлялся: - Россия, что ли?

- Правильно, Россия. Сейчас я вам расскажу про человека, который отдал жизнь за свою родину. Это было давным-давно, еще при царе Михаиле Алексеевиче, и человека этого звали Иваном Сусаниным…

- Дима, как ты думаешь, правильно ли поступил Сусанин, отдав свою жизнь за свободу России? И еще, умер ли он в самом деле?

«Хочет поймать меня на слове! А если в самом деле ведет с нами разговор на равных, по-настоящему? Как его понять?…»

- Не знаю, у него не спрашивал, - ответил я.

- Так, - о чем-то думая, протянул Таболин.

- Я знаю! Ежели его шашкой рубанули, ясное дело, умер. А за что рубанули, ему было видней, - выпалил Женя.

Таболин отрицательно покачал головой:

- Такие люди, как Иван Сусанин, не умирают. После минутного молчания Толя осторожно сказал:

- Иван Семенович, я слыхал, что поляки убили его за то, что он их обманул. Это правда?

- Да, - сказал Таболин. И посмотрел на часы: - Пора домой.

Однажды во время учений по ведению разведки с наблюдательных пунктов я заметил, как примерно в километре от меня из-за скалы вынырнул маленький, словно игрушечный, паровозик. Он тащил за собой такие же игрушечные вагонетки. Пыхтя и отдуваясь, медленно катился к подножию горы. Потом вдруг куда-то исчез. Один за другим исчезли и вагоны…

Вот так штука! Я посмотрел на схему, сверился с компасом. Квадрат-12! Мне было известно, что в этом квадрате, за скалистым холмом, примерно в четырех километрах от местечка Вальдек и в двух от «охотничьего» домика Шварца, расположен концлагерь. Значит, игрушечный поезд шел по концлагерю! Что же он вез? И что там, за горой?

Я ползком взобрался на холм, за которым то появлялся, то исчезал железнодорожный состав из вагонеток, и увидел огромное пространство, огороженное колючей проволокой. И там, за проволокой, люди в полосатой одежде носили камень. Замкнутой бесконечной цепью шли они к узкоколейке и, сбросив камни, возвращались в карьер. С вышек-амбразур на них смотрели дула пулеметов, а вдоль дороги стояли подгонялы-надсмотрщики.

Кто они, эти люди? Может, наши, русские?

Тут я увидел, что по склону холма поднимаются трое наших ребят, и бросился им навстречу.

- Ты куда пропал? - спросил меня Женя Хатистов. - Небось заключенных ходил смотреть?

Я не успел ответить, как из-за кустов вышел Таболин.

- Как вы здесь оказались? - строго спросил он.

- Гнались за косулей, - неуверенно произнес Женя. Поочередно посматривая то на Женю, то на меня, то на Ваню, Иван Семенович сказал:

- Ну, а теперь выкладывайте все начистоту.

- Нам выкладывать нечего, - пробормотал Женя. - Мы правда гнались за косулей.

- Ну что ж, за косулей так за косулей, - помолчав немного, произнес Таболин и тут же отдал команду:

- Марш на пункты наблюдения!

Проставляя на карте точки движения по азимуту, я запоздало подумал: «Почему Таболин оказался у ограды немецкого концлагеря? Следил за нами или случайно напал на наш след?»

- Таболин так и не узнал, что мы ходили к концлагерю, - высказал предположение Хатистов.

- А что, если он просто не хотел выдавать нас? - возразил я.

- Верно! Ведь ему самому перепало бы за то, что был в неположенном месте.

Унтер-офицер Краузе не вмешивался в нашу жизнь, а как бы со стороны, из окна своей комнаты на втором этаже, наблюдал за нами.

Но однажды вечером он подошел к Вите Королькову и сказал:

- Мне надо поговорить с тобой, мой мальчик. Пойдем ко мне наверх.

Витя, пугливо озираясь, побрел следом за унтер-офицером, а мы, оставшиеся внизу, проводили его тревожными взглядами. Мы стояли безмолвно до тех пор, пока не перестали скрипеть ступени старой винтовой лестницы, что вела в кабинет Краузе.

- Что он сделал? - шепотом спросил я у Жени.

- Витька-то? - растерянно переспросил тот и развел руками: - Не знаю…

Мы с беспокойством ждали возвращения Вити. А вдруг он проговорится, сболтнет лишнее? Затаив дыхание, я смотрел в окно, прислушиваясь, как часовой тяжелым, размеренным шагом шлифует вдоль стены цементную дорожку.

Витя вернулся от унтера через час с небольшим. Женя и Ваня первыми подбежали к нему, затормошили:

- Ну, чего он тебя?

Витя начал было рассказывать, но, увидев меня, так и ощетинился:

- Мотай отсюда!

- Да ты чего? - удивился я.

- Мотай, говорю! А то как дам!… Я его не узнавал.

Ваня тоже спросил:

- Чего это ты на Димку?

- Сам знает, - сказал он и зло сплюнул в мою сторону. Тут вошел Федотов и велел всем спать. Но я слышал, как о чем-то долго еще шептались Витя и Ваня. А утром Ваня, когда я подошел к нему, молча отвернулся. В этот же день, после занятий, Краузе позвал меня к себе. По скрипучей лестнице я поднялся на второй этаж, постучал в дверь.

- А, Дима! - Краузе впустил меня в свой кабинет. - Садись. А я вот приемник включил и как раз поймал русскую радиостанцию. Тебе знакома эта музыка?

Печальная русская песня щемящей болью переполнила мою душу, унесла в родные края. До моего сознания доходили обрывки фраз… Бабьей доле поклонись… этой доле, горькой доле… Я видел бледное мамино лицо, и мне казалось, что это вовсе и не песня, а вымученный, тоскливый плач. У меня кружилась голова, горький ком подступал к горлу. Унтер печально говорил:

- Твое детство было грустным, как эта песня. Но теперь все изменилось. Будущее твое светло и прекрасно.

Краузе крутанул ручку настройки, и кабинет заполнили звуки армейского марша.

- Вот твое будущее. Чтобы подчинить себе мир, ты должен быть жестоким. Жить только для себя. Но ты должен быть дисциплинированным, как солдат. Будущему разведчику германской армии нужно учиться переносить всевозможные лишения - и голод, и холод, а если потребуется, и физические страдания.

Я насторожился. Вначале фашисты болтали об экскурсии. Потом Шварц намекнул на какую-то «маленькую услугу». А теперь, выходит, мы уже разведчики?

Набравшись храбрости, я спросил:

- Кроме топографии, мы будем изучать и другие предметы?

- Нет. Для того чтобы перейти линию фронта или участок местности, находящийся под наблюдением врага, достаточно и того, что вы проходите сейчас.

- А нас будут учить стрелять?

- Вам оружие не потребуется.

Краузе, пристально глядя на меня, вкрадчиво объяснил, что нам, ребятам, всегда следует советоваться со старшими и меньше всего доверять сверстникам.