Максим Михайлов - Мы все - осетины

Я открыл глаза и непонимающе посмотрел на закрепленный в мольберте лист. С него грустно улыбалась девушка с резкими орлиными чертами лица, стремительная, порывистая, почти живая. Сбоку аккуратным круглым почерком были выведены несколько цифр телефонного номера. Рывком, будто выныривая на солнечный свет из темной толщи воды, я все вспомнил. Да, это ведь она, Шатана, то есть, тьфу, Луиза. Ее незаконченный портрет. Вновь прозвенел в ушах мелодичный девичий голос: «Хуссар Ирыстон… Цхинвал…». Вот оно как в жизни бывает. Надо же, даже здесь, в далекой от места моей давнишней службы Москве, судьба умудрилась столкнуть меня с девушкой оттуда, из той, давно и прочно позабытой жизни.

С минуту я растравлял себя размышляя о том, могла ли Луиза оказаться тогда среди беженцев, и сколько ей в то время могло быть лет. В итоге придя к однозначному выводу, что уж таких-то совпадений в природе не бывает, я развернулся к мольберту.

В портрете смотрящем на меня с бумажного листа явно чего-то не хватало, какой-то важной детали, я чувствовал это абсолютно безошибочно, вот только не мог сообразить, чего же именно недостает и потому, решив положиться на подсознание прикрыл глаза и предельно расслабив пальцы, взял в них карандаш, поднес к листу. Карандаш сперва неуверенно, но все быстрее и настойчивее заскрипел по бумаге, я не мешал ему, стараясь даже не приглядываться к тому, что он там делает. Постепенно на заднем плане, за головой девушки, стала проявляться сжатая крутыми горными склонами с двух сторон дорога, мощная морда покрытого тентом армейского грузовика с темными неясными фигурами в кабине. Потом изменилось и само лицо девушки, оно как-то разом вдруг постарело, вокруг губ залегли горькие складки, по лбу поползли морщины, глаза потускнели, в одночасье утратив свой блеск. А на левом, прямо поверх зрачка начала проявляться нагло потирающая мохнатые лапки, жирная толстая муха.

Спохватившись, я отдернул карандаш назад, кажется даже вскрикнул от испуга и отвращения. Да, наверное, потому что прохожие начали недоуменно оборачиваться. Оборачивались, смотрели на меня и спешили дальше… Это Москва, здесь никому нет дела до приступов чужого сумасшествия. Вообще нет дела до других…

Как ни странно на утро Фима был бодр и весел. Возможно так успокаивающе подействовало на его нервную систему вчерашнее виски, но скорее всего дело было в другом. Уж больно чудесная, мирная и благостная погода стояла за окном. Солнце успело взобраться довольно высоко и сейчас заглядывало к нам в номер будучи уже на полпути к зениту. Безоблачное небо радовало чистой бирюзовой синевой, а легкий, дующий с гор ветер нес в распахнутое окно приятную прохладу. Весело перекрикивались на разные голоса местные птахи, с улицы доносились шаги прохожих и редкое жужжание автомобильных движков. Лепота, одним словом, мир и покой. Казалось, растаявшая на рассвете ночная тьма унесла с собою все страхи, а в этом залитом солнечном светом, улыбчивом и дружелюбном мире ничего ужасного не может произойти просто по определению. В нем нет места войне, обстрелам, смертям и ранам, здесь с людьми должно случаться только все самое хорошее, а любые неожиданности просто обязаны быть исключительно приятными. Трудно было не поддаться гипнозу этой сладкой иллюзии, даже человеку сугубо рациональному и черствому. А Фима особой рациональностью, сколько я его помню, никогда не отличался, к тому же он и сам был рад побыстрее забыть о своих ночных страхах, разом переведя их в разряд нереальных и надуманных. «Ах, обмануть меня не сложно, я сам обманываться рад…»

— Вставайте, граф, нас ждут великие дела! — бодро проорал Федорцов прямо мне в ухо, энергично встряхивая при этом за плечи.

Разлеплять глаза отчаянно не хотелось, все-таки спал в эту ночь я не больше пары-тройки часов, чего явно было недостаточно измотанному организму, в особенности учитывая проделанный вчера путь и все накопившиеся впечатления. Да еще виски! Черт! Я с подозрением прислушался к себе, ожидая, что вот сейчас похмельная тяжесть и головная боль разом вцепятся в меня, выпрыгнув из засады, где они до поры таились, терпеливо ожидая, когда я приду в сознание. Но, как ни странно, никакого дискомфорта и неприятных ощущений я не уловил. Удивительное дело, выхлестали вчера на двоих литр без закуски и ничего. Никаких последствий на утро, не смотря даже на недосып. Виски что ли у буржуев как-то там особенно очищают, или вчерашний адреналин попросту сжег весь употребленный алкоголь вместе с вредными примесями. Не знаю. Но, как бы там ни было, никакой похмельной разбитости не ощущалось. Глаза, да, слипались, требуя подремать еще хотя бы часок, а в остальном и мышцы, и пробудившийся-таки наконец окончательно мозг функционировали вполне прилично.

— Подъем, лежебока! Хватит дрыхнуть, пора работать! Или ты думаешь я тебе буду платить за то что ты репу в гостинице плющишь?! Подъем!

Черт бы побрал этого Фиму! Ну что ему, сволочи, неймется?! Ну хочешь ты работать, так иди, работай, только к другим не приставай, трудоголик хренов! От работы, между прочим кони дохнут, не то что человеки, нежные и ранимые создания! Хотя в одном он абсолютно прав, не знаю, кто конкретно будет платить за шокирующие обывателя снимки ему, а вот лично мне платит действительно он. Причем платит живыми деньгами из своего собственного кармана. Так что дружба дружбой, а босс сейчас Фима, и раз он говорит, что пора работать, значит надо вставать и идти работать. Даже если не очень хочется. Точнее совсем не хочется… Но ничего не поделаешь… С горестным стоном я поднялся и побрел в ванную.

— Так, лодырь, слушай сюда! — радостно крикнул мне уже из служащего прихожей тесного коридорчика фотограф. — Быстро приводи себя в порядок, кофе с бутербродом на столе. Видишь, как я о тебе забочусь? Лично завтрак приготовил! Цени!

Я что-то неопределенное пробурчал в ответ, к завтракам, которые готовят подобные моему однокласснику типусы, я отношусь с непреходящим подозрением, что мешает мне до конца прочувствовать всю бездну благодарности за проявленную заботу.

— Ну ладно, ты пока наслаждайся, а я вниз, поболтаю с портье, может, удастся раздобыть тачку. Не пешком же ноги бить по горам!

Я в ответ снова буркнул нечто невнятное, что при желании можно было расценить как благодарность за заботу, или наоборот бессильное проклятие угнетенного рабочего класса угнетателю.

— Ладно, ладно! Можешь не благодарить! — жизнерадостно донеслось из прихожей.

Фима явно выбрал для себя первый вариант толкования моего нечленораздельного ответа.

— И не затягивай, итак продрыхли все утро! Пять минут, и ты внизу в полной боевой! Только, смотри, опять не усни — уволю без выходного пособия не сходя с места, как не состоящего в профсоюзе!