Максим Михайлов - Мы все - осетины

Мои пальцы цепко сомкнулись на теплом цевье автомата раненого осетина, ощутили его приятную уверенную тяжесть, и автомат принял меня, качнулся сам собой приноравливаясь к моей ладони, будто шепнул тихо: «Не дрейфь, хозяин, все будет хорошо. Прорвемся!»

— Знаменский, ты псих! Что ты делаешь?! Зачем тебе это оружие? — зашипел трагическим шепотом у меня за спиной Фима.

Я даже не обернулся, мне было не до него. Я был полностью поглощен автоматом, поднял его к лицу, разглядывая и сам себе не веря. Нет, таких совпадений не бывает. Просто не может быть. Но в этот раз чудо все-таки произошло. И это однозначно было добрым предзнаменованием. Я держал в руках свой собственный автомат. Тот самый, с которым семнадцать лет назад расстался на этой земле. Вот как бог привел снова встретиться. Ну здравствуй, старый друг, как ты жил без меня все эти годы? Соскучился, наверное, по хозяину… А уж я-то по тебе как… Да, точно, вот и памятные до сих пор полустершиеся от времени три четверки счастливого номера, а вон и знакомая царапина на крышке ствольной коробки. Я нежно провел по ней пальцем, будто лаская домашнюю кошку. Вот оно как встретиться довелось… Ой неспроста, чую я, эта встреча… Не бывают такие совпадения случайными, не иначе, как тот, что следит за нами с небес хочет дать мне еще один шанс переделать уже раз здесь сделанное, вот и намекает эдак ненавязчиво, подсунув вновь прямо в руки то самое оружие, что так и не выстрелило семнадцать лет назад, не сделало того, что должно было быть сделано.

— Знаменский, ты слышишь меня, или нет? Совсем охмурел, контузия малохольная?

Черт, кто это там еще шипит под руку? Разворачиваюсь и взглядом натыкаюсь на разгневанно пыхтящего Фиму. Ах, да, еще же и этот ушибленный долларами фотограф тут крутится! Значит говоришь, концептуальная фотография, с разоблачениями звериного лика южноосетинского сепаратизма? Заказ от бритишей, да? И платят, наверное, неплохо, на Иудину долю редко кто из покупателей скупился…

— Я кому сказал не отходить от стойки! — гаркаю в лучших традициях нашего ротного старшины. — Что, бляха, за бандитское поведение в боевых условиях?! На кукан не терпится?! Ща мигом организуем!

Вряд ли кто-нибудь в этой жизни хоть раз говорил с маэстро Федорцовым в подобном тоне, по-крайней мере реакцию фотограф выдал что надо: вжав голову в плечи и словно разом уменьшившись в росте, он от неожиданности зажмуривается и инстинктивно прикрывает руками лицо, словно боится, что его сейчас будут бить. Может и правда боится, кто знает, чего ждать от явно сошедшего с ума художника. Да еще эта фирменная армейская «бляха» невольно подцепленная от сержанта миротворца, вообще офонареть можно!

— Фима, — зову его тихонько. — Фима, ты чего? Я же пошутил… Ну! Открой личико, Гюльчатай!

Одноклассник осторожно приоткрывает глаза и недоверчиво на меня косится. Осознав, что все вроде бы в порядке, что перед ним снова нормальный и привычный я, а не глянувший только что откуда-то изнутри лоховатого уличного художника монстр, зараженный армейским маразмом в худшей его форме, Фима несколько приободряется и произносит значительно:

— Придурок ты, Знаменский, придурок и полный удолбыш! И не спорь! Ты на хрена эту железяку ухватил? А если сейчас, не дай бог, тут грузины появятся? Они же тебя шлепнут без всякого разбирательства, только за то, что она вообще у тебя в руках. Чего лыбишься, идиот? Ничего смешного я не сказал!

— Это точно, — соглашаюсь я. — Какой уж тут смех… Не появятся здесь грузины, Фимка, не появятся…

— Чего это ты так уверен?

— Потому, Фима, уверен, что сейчас возьму эту, как ты выражаешься железяку и сам пойду к ним навстречу. Пойду и не дам им сюда дойти…

— Чего? — лицо одноклассника расплывается в какой-то совсем обалделой гримасе. — Куда ты пойдешь? Ты что, совсем вольтанулся? Нет, похоже, тот кирпич тебе все же мозги сильно отшиб…

— Все, Фима, не верещи! — несколько сильнее чем следовало бы хлопаю его по плечу, чтобы он наконец заткнулся. — Я объяснил бы тебе, зачем иду, но ты не поймешь. Не стоит и стараться напрасно. Так что думай что я сошел с ума, что меня контузило, думай все что хочешь, но не мешай. Просто не мешай мне, ладно?

С минуту он испытующе заглядывает мне в лицо, видимо еще надеясь, что все сказанное просто шутка, что вот сейчас я рассмеюсь и отброшу в сторону эту страшную неизвестно зачем взятую «железяку» и вместе с ним полезу в подвал, прятаться от обстрела. Наконец до него все же что-то доходит, и он с каким-то растеряно плаксивым выражением на лице хлопая глазами произносит тихо:

— А я? А как же я? Обо мне ты подумал?

Это звучит так беспомощно, так по-детски, что с трудом верится, что произносит эту фразу здоровый тридцатипятилетний мужик, скорее такие интонации подошли бы женщине, моей несуществующей жене, например, это она могла бы что-нибудь подобное простонать мне вслед, укоряя за то, что я ее бросаю совершенно одну. Я даже останавливаюсь на секунду, удивленно оборачиваясь на своего одноклассника.

— Что ты, Фима? Что? Ты большой уже мальчик, сам сможешь о себе позаботиться, главное не подбирай с полу страшных железок, а то придет дядя-грузин и поругает!

Несмотря на весь трагизм звучащий в Фимином голосе, а может быть именно из-за него никак не могу удержаться от едко звучащего в моих словах язвительного сарказма. И одноклассник тут же реагирует на него, зло кривит рот и выплевывает уже мне в спину:

— Ах так?! Ну тогда считай, что я тебя увольняю! Все, достал ты меня своими выкрутасами! Хрен тебе по всей морде, а не деньги за командировку! Что, съел, да?!

Я еле сдерживаю нестерпимо клокочущий в груди смех. Я добровольно ухожу сейчас навстречу утюжащим где-то на окраине осетинскую оборону грузинским танкам, навстречу пулям, снарядным осколкам и залпам реактивной артиллерии, о каких деньгах ты мне при этом толкуешь? Что значат они здесь и сейчас, эти пустые разноцветные бумажки? Что тут можно на них купить? Огонь прикрывающего тебя товарища? Последний патрон? Лишнюю минуту жизни? Скажи мне, что? Я ничего не отвечаю ему, даже не замедляю шаг, лишь вскидываю не оборачиваясь над плечом правую кисть с оттопыренным вверх средним пальцем.

Слышавший наш диалог от начала до конца седой осетин одобрительно улыбается. Подхожу к нему и протягиваю руку.

— Андрей.

— Аслан.

Пожатие его руки цепкое и твердое, без лишних понтов, без попыток сдавить чужую руку болевыми тисками, демонстрируя свое превосходство, просто крепкое, мужское. Мне нравятся те люди, которые вот так умеют здороваться, нравится, когда человек знакомясь смотрит тебе прямо в глаза, смотрит спокойно, не отводя в сторону взгляд.

— На Кубе таких как, твой… — он явно хотел сказать «друг», но чуть замешкавшись и пожевав губами, подбирая нужное слово, поправился. — Таких, как твой знакомый, называют гусанос — червяки.