Олег Селянкин - О друзьях-товарищах

Произошло все это при прежнем комдиве, я, приняв от него дивизион, был поставлен, так сказать, перед фактом, что такой катер есть. И что командует им старшина 2-й статьи Антонина Емельяновна Куприянова.

Добросовестно, мужественно и умело работали девчата, даже вытралили одну мину. Но я, новый комдив, все равно не мог к ним относиться так, как к экипажам других катеров-тральщиков. Мне почему-то все время казалось, что ноша, которую девчата добровольно взвалили на себя, все же тяжеловата для них.

Виновата в том, что это мое мнение держалось так долго, возможно, и первая моя встреча с экипажем девичьего катера-тральщика.

До самого последнего дня своей службы я считал, что боеготовность одного катера лучше всего и безошибочно определять по тому, как его личный состав реагирует на сигнал боевой тревоги. Поэтому, принимая и этот дивизион, я побывал на всех катерах и везде начинал с того, что приказывал дать сигнал боевой тревоги. Причем, обязательно в тот момент, когда сон был наиболее крепок.

Может быть, это и ненормальность, но я был готов расцеловать матроса, который, схватив свое обмундирование, летел на боевой пост, не замечая меня — командира. Может быть, это и ошибочно, но я считал и считаю, что воин именно с таким настроением способен на подвиг, ибо главное для него — поскорее изготовить к бою оружие.

И на катер-тральщик девчат я впервые явился глубокой ночью. Единственное, что могу сказать в свое оправдание, — меня не предупредили, что это именно тот катер, где служат девчата.

Вахтенный еще только собирался шагнуть ко мне, чтобы отрапортовать, а я уже приказал:

— Боевая тревога! — и сразу сунулся в кубрик.

Через несколько секунд, поняв нелепость своего присутствия в кубрике, где с коек повскакивали полуодетые девчата, я пулей вылетел на палубу катера-тральщика.

Вроде бы и конфликта не было, но чувство жалости к этим девушкам, которые были обязаны жить по суровым законам войны, не покидало меня до того дня, пока их катер не ушел от нас.

Да, настал такой день. Под вой сирен катеров-тральщиков почти всего дивизиона, на палубах которых застыли шеренги моряков, катер девчат снялся со швартовых.

Девчата не смогли стоять в строю по стойке «смирно», как того требовал устав. Они сначала сгрудились около рубки под большой красной звездой с единицей в центре, потом перебежали на корму. И махали, махали нам беретами.

Шли дни, и все меньше и меньше на нашем боевом участке оставалось минных полей, а у меня — катеров-тральщиков в дивизионе. И радость (мы справились с заданием!), и грусть (прощай, 6-й дивизион катеров-тральщиков!) в те дни прочно обосновались в сердце каждого из нас.

Наконец в конце сентября, когда вместо дивизиона у меня катеров-тральщиков было чуть побольше отряда, я своей подписью скрепил снятие последнего вражеского минного поля на моем участке.

Поставил подпись, и невольно подумалось: «А дальше что? Куда военная тропа теперь поведет меня? И как я буду там, на новом месте, без этих матросов, старшин и офицеров, с каждым из которых сроднился как с братом?»

Больше всего боялся, чтобы не случилось так, что я, стоя на берегу, буду провожать последний катер-тральщик своего бывшего дивизиона.

Но командование флотилии вдруг вручило мне отпускной билет, разрешило съездить домой. Это было столь неожиданно и радостно, что я словно ошалел и, когда настало время подняться на пароход, на котором мне предстояло пройти до Саратова, с ужасом подумал, что я все бегал, прощался с людьми, прощался, а немногое свое имущество в чемодан не побросал.

К счастью, об этом позаботились матросы.

И вот я стою на крыле мостика парохода и с грустью смотрю на те немногие катера-тральщики, что остались от дивизиона. На их палубах ровными строчками застыли недавние мои подчиненные и боевые друзья. И еще — враз выли сирены всех катеров.

Нет, вы, читатели, наверняка не знаете, что испытывает человек, когда плачут сирены всех катеров.

После быстротечного месячного отпуска, во время которого я прежде всего попытался отоспаться и лишь потом походил по родному городу и заглянул в театры, отбыл к новому месту службы — в Онежскую военную флотилию на должность начальника штаба дивизиона минометных катеров.

Здесь меня встретили доброжелательно, с уважением и даже завистью поглядывали на мои два ордена и медали «За оборону Ленинграда» и «За оборону Сталинграда». И с командиром дивизиона капитаном 3-го ранга М. Крохиным, и с командирами отрядов, и с матросами и старшинами я быстро нашел общий язык, хотя не обошлось и без своеобразных столкновений.

Дело в том, что этот дивизион был сформирован из торпедных и других катеров, вооруженных легендарными «катюшами» самых различных калибров. И вполне понятно, что кое-кому из старых торпедников было несколько обидно, что над ними стою я, который до этого ни одного дня не служил на дорогих их сердцу «коробочках». Естественно, они и попытались проэкзаменовать меня, даже опротестовать кое-какие мои распоряжения.

Так, механик, на козырьке фуражки которого был золотой венчик — свидетельство того, что он принадлежит к старшему офицерству (напомню, что я был всего лишь капитан-лейтенантом), однажды заявил, что я ошибаюсь, когда приказываю закончить ремонт в такой-то срок. Причем, чтобы привлечь внимание других, говорил громко, с апломбом. И неоднократно подчеркнул, что я еще под стол пешком ходил, когда он первый в своей жизни мотор отремонтировал. Да и вообще, с каких это пор строевые офицеры стали знать больше, чем специалисты?

Одного не учел этот в общем-то милый человек: прибыв сюда, я опять засел за изучение устройства этого типа катеров и боевой техники, которую они использовали. Кроме того, прежде чем отдать распоряжение, я основательно проконсультировался со многими наиболее опытными мотористами; они и подсказали мне решение.

Вот поэтому, когда наш спор принял нежелательную форму, я не стал кому-либо жаловаться, а, помнится, так сказал механику:

— Мое распоряжение остается в силе. Если вы через час, подумав спокойно, не согласитесь, что оно реально, я сам возглавлю ремонт. Но каково будет вам, специалисту, служить здесь, если я окажусь прав?

Ровно через час, переборов свою гордость, он пришел ко мне и доложил, что признает свою ошибку.

После этого случая мы с ним прониклись друг к другу доброжелательностью и уважением.

Все шло вроде бы нормально, во время штабных учений мы разыгрывали варианты операций по освобождению Петрозаводска, и вдруг в первых числах марта меня вызвали в Москву в наркомат, где и сообщили, что с сегодняшнего дня я снова командир дивизиона катеров-тральщиков, но теперь в Днепровской военной флотилии. И не без лукавства, обычно не свойственного работникам такой солидной организации, добавили, что я, вероятно, обрадуюсь, когда приму дивизион.