Иван Стариков - Судьба офицера. Книга 2 - Милосердие

На той стороне, на самом берегу под кустом орешника, крутилась кучка малышни лет по восемь-десять. Но вот они окружили одного худенького, нестриженого мальчугана лет десяти. Высокий, плечистый паренек лет двенадцати, с длинными патлами, был, наверное, вожаком — худощавое лицо хмурое, глаза обозленные. Он размахнулся и ударил мальчика по лицу.

— Получай, гнида! — взвизгнул подросток.

Но мальчуган не заплакал, а лишь пошатнулся.

— Все равно не буду красть, — упрямо проговорил он.

— Сейчас я тебе дам еще прикурить, — процедил сквозь зубы длинный и уже размахнулся, но капитан властно крикнул:

— Отставить!

И шагнул костылями в речку. Речка мелкая, дно песчаное, но все же костыли за что-то зацепились. Оленич пошатнулся и выпустил из рук свои «ноги», еле удержался на одной ноге, взмахивал руками, ловя точку равновесия. Ребята кинулись врассыпную, и остался только тот, которого били. Он стоял и смотрел широко раскрытыми глазами на человека с одной ногой, кинувшегося на выручку и попавшего в беду. Но в какой-то миг мальчик сообразил, что надо ловить костыли, и кинулся за ними. Поймал и принес инвалиду. Оленич выбрался на берег:

— Ну, спасибо тебе, парень! — сказал Оленич. — Как звать?

— Витя. Виктор Калинка.

— Местный?

— Нет, с поезда я.

— Ясно. И откуда же ты едешь и куда путь держишь?

— Туда, где лучше.

— Убежал из детского дома?

— Да.

— Возвращаться не думаешь?

— Никогда!

— Обижают там? Здесь вот не лучше. Видишь, каждый норовит унизить тебя, заставляют заниматься плохими делами… Как же быть?

— Хочу жить сам по себе.

— Но так в жизни не бывает. Человек не может жить в одиночестве. Жизнь станет бесполезной. Ты уже достаточно вырос, чтобы понять: жить только тогда интересно, когда другие видят твое существование и замечают, какой ты человек.

— Хочу найти дом. Свой дом.

— Но ты же — сирота! У сироты дом там, где его приветят добрые люди. Тебе учиться надо, парень, вот что я тебе скажу. В детдоме учили?

— Учили.

— Читать-писать-считать умеешь?

— Да.

— Может, в ремесленное? Как ты смотришь?

— Не знаю. Может, убегу и оттуда.

— Давай так решим с тобой: завтра попробуем пробиться в ремесленное. Тут есть хорошее училище при заводе. И общежитие прекрасное. Договорились? Мне ведь тоже надо еще устраиваться. У меня тоже, брат, нет дома. Я все время живу в госпитале для инвалидов. Вот устроюсь, и займемся твоим делом. Согласен?

— Ну, раз вы тоже вроде меня, бездомного, тогда согласен. Уж вы-то знаете, что почем… Может, я вам помогу сумку дотащить до госпиталя?

— Давай, Витек, тащи. Мне и вправду тяжеловато. Я после больницы, еще не набрался сил, чтобы таскать на себе тяжести. Смотри же, завтра подходи к госпиталю. Буду тебя ждать. Не подведешь?

— Приду.

Возле госпиталя они расстались. Оленич долго смотрел мальчишке вслед и вдруг ощутил в себе потребность в этом маленьком человеке, в этой смятенной душе…

…Галя начала прощаться:

— Уже поздно, у нас еще самодеятельность. Я и так…

Вдруг дверь отворилась, и в палату вошла запыхавшаяся Мирослава:

— Галя, все тебя ждут. Меня послали… — И осеклась, увидев паренька, стоявшего между дверью и кроватью Андрея Петровича.

Галя хохотнула, заметив смущенный взгляд Мирославы, и тут же представила их друг другу:

— Славуня, познакомься: это Витя, сын Андрея Петровича.

Оленич заметил, как парень посмотрел на Мирославу заговорщицки-весело, потом приблизился к ней и, улыбаясь, протянул руку:

— Виктор.

Девушка подняла на него чуть-чуть удивленные глаза и подала свою руку, тихо прошептав:

— Чего ты? Мы ведь виделись на танцах… В парке. Два раза…

Вдруг лицо ее вспыхнуло, и она выбежала из палаты.

Галя озорно подмигнула Виктору, вышла следом за подругой.

Парень тоже стоял в полной растерянности, боясь посмотреть на Андрея Петровича.

— Витя, догони девочку. Что же ты? — спокойно произнес Оленич, словно не замечая его состояния. — Людмила Михайловна осмотрит меня.

Когда парень выбежал, Люда молча присела на стул возле кровати и привычным движением взяла руку Оленича за запястье.

— Сейчас начнет учащаться пульс, — с иронией произнес Андрей.

Внизу, в вестибюле, дежурила женщина лет пятидесяти, с проседью в темных волосах и с сострадательным взглядом небольших глаз. Она сидела в самодельном деревянном кресле и вышивала красным и черным манишку мужской сорочки. Когда вошел с улицы в вестибюль молодой, но большой и грузный человек, она внимательно посмотрела на него, словно хотела догадаться, кто он и что ему нужно. Вошедший держался свободно, будто в знакомой гостинице. В руках он держал довольно объемистый баул.

— Это здесь находятся инвалиды войны? — небрежным тоном спросил он.

Дежурная отложила вышивание и поднялась ему навстречу:

— Вам кто нужен? Начальника госпиталя сейчас нет.

— Я должен сфотографировать какого-то Оленича Андрея Петровича.

— Входить сюда без пропуска не разрешается.

— А где взять пропуск?

— Вот позвоните старшей медсестре. — Дежурная поставила на перила загородки телефонный аппарат.

— Как звонить?

— Поднимите трубку и попросите старшую медсестру. Только вряд ли вас пустят к капитану: он пока еще в плохом состоянии. У него недавно был сильнейший приступ. А все через того дезертира, который до этих дней сидел в яме под печкой. — И дежурная принялась рассказывать историю с письмом, из-за которого случился припадок. — Прилетал профессор из Ленинграда — еле-еле привели его в себя. И всякие встречи, волнения ему противопоказаны…

Людмила Михайловна в это время находилась в своем маленьком кабинетике, задумчивая и грустная: обследование Андрея просто повергало ее в ужас — так слаб его организм. Малейшее потрясение — и нервная система не выдержит. Обнадеживало только то, что Андрей все время бодрился, старался быть веселым, он даже к ней проявил неожиданное внимание, сказав, что если бы вместе с ней ехать, то он согласился бы в любое время и куда угодно. Он отлично понимал, что она единственная сопротивлялась его выписке из госпиталя, была убеждена, что ему рано отрываться от госпитальной койки, как бы ни велико было желание у всех отпустить его в здоровую, нормальную человеческую жизнь. И Гордей, и профессор Колокольников считали, что Андрей сможет мужественно вынести невзгоды и неудобства самостоятельной жизни — без нянек и санитаров, без ежедневного медосмотра и без готовой кухни, без постоянной тишины.

Телефонный звонок отвлек ее от раздумий. В первое мгновение она обрадовалась, что Андреем заинтересовался какой-то журнал, что его портрет может быть напечатан и о нем узнают тысячи людей. Наверное, это порадует и ободрит капитана, поможет ему быстрее стать на ноги.