Иван Стариков - Судьба офицера. Книга 3 - Освященный храм

— Ляля уже знает?

— Пока нет, но я должна рассказать все, как есть. Не люблю нечестности.

— Ну, почему она обязательно поедет? — забеспокоился и Роман, — Она ведь наша, булатовская!

— Слушай дальше. Этот капитан, который нынче приезжает, — самый близкий друг начальника госпиталя. Начнет уговаривать Лялю ехать к отцу. Конечно, начальник госпиталя, полковник — не чета нам, и жизнь у них — не ферма с навозом и мухами да непосильным трудом. Приучила я Лялю к ферме. Вот ей пятнадцать годков, а она работает у нас как взрослая. Даже лучше. Выкормила да вырастила такую корову, что хоть на выставку отправляй… Я горжусь ей как дочкой родной. Неужели ты упустишь такую красавицу?

Помолчала хозяйка, повздыхала сокрушенно да и поднялась, говоря:

— Ничего не сделаем. Ни я не смогу удержать ее, ни ты, как вижу. Не привяжешь ведь. О нашем разговоре Ляле — ни словечка! Расскажешь, меня навек обидишь. Помни! Узнает о моем желании — из жалости останется, из благодарности. А этого нельзя допустить. Грех. Я не враг ее счастью. Как само решится, так и будет. От судьбы никуда не уйдешь. Займись, прошу тебя, капитаном. Ладно?

Роман ушел домой, чтобы подготовить мотоцикл, сходить к бабе Проновой, а затем — в степь, в чабанскую бригаду Чибиса.

Высокая, высохшая Евдокия Сергеевна Пронова, прищуривая близорукие глаза, долго всматривалась в парня. Щурилась, но в щелочках бегали огоньки — то ли она вспоминала, где видела этого юношу, то ли знала, но выжидала: какое может быть у него к ней дело? Голос у нее низкий, дребезжащий, и она сама сгорблена от того, что всю жизнь старалась казаться ниже ростом, и вид у нее какой-то странный — вещунья или Яга из старинной сказки. В селе чуждались ее, обходили при встрече за нелюдимость и за непонятную угрюмость и даже озлобленность. Если она с кем и разговаривала, то резко, не мирно, а с раздражением, и это всегда было неприятно и отталкивало от нее. Но никто никогда не замечал за нею каких-либо неблаговидных поступков. Просто мрачный характер. Роман знал об этом и терпеливо стоял под ее прищуренным взглядом.

— Говоришь, Пригожий? Петра Пригожего сынок? Его вместе с Феногеном отправляли на войну.

Роман не знал, кто такой Феноген, и спросил:

— А кто такой Феноген?

— Не знаешь — и не надо! Погиб он, говорят.

— Но на обелиске нет фамилии Пронова.

— Это я Пронова, а он — Крыж. Феноген Крыж.

— Да, есть такая фамилия на памятнике.

— Э, лучше бы там была фамилия Пронова.

— Ваш муж — Пронов? Погиб?

— Да. И мое место — рядом с ним. Только с ним. А нас нет на памятнике.

— Но вы ведь живая…

— Нет, парень. Я вместе с Иваном погибла. Они и меня убили, проклятые изверги. И нам с Иваном надо бы в одной могилке быть. А я вот копчу небо… Будь оно все на свете трижды проклято, если нет правды!

Роману жутковато было слушать старую женщину, он впервые встретился с откровенным отчаянием, пугающим душу. И уже по-иному смотрел на старуху, какою стращали в сельских хатах малых ребятишек. Он подумал, а сколько еще таких Проних на земле, потерявших мужей и братьев, отцов и сыновей! И может, каждая вот так, как Евдокия Сергеевна, кричит от неизбывной боли и от кровоточащей памяти? Одно дело, когда говорится об этом на собраниях, в лекциях и докладах, и совсем иное, когда слышишь крик, исполненный тоски и обиды. Ему хотелось переменить тему разговора, но не находил никакого способа, пока не вспомнил, что кто-то из ребят говорил, будто бы у этой старухи есть ветхая рыбачья лодка, почти шаланда.

— Евдокия Сергеевна, мне сказали, что вы хотели бы избавиться от старой лодки?

Пронова подозрительно глянула на Романа и категорически ответила:

— Мне баркас не мешает. Ты лучше говори, зачем пришел. Нечего мне зубы заговаривать! Да, поплакала я перед тобою, так это потому, что ты прикоснулся к самому больному месту.

— Нужна комната для одного хорошего человека. Вот та, с выходом на улицу. Человек мирный, бывший солдат…

— Все знают, что отдыхающих не держу. Не хочу, чтобы говорили: старая ведьма живет за чужой счет.

— Но он хочет поселиться для постоянного проживания и лечения.

— Хорошо, конечно, что мужчина. С ним не слишком много мороки. Не пьяница? Не дай бог — пара Борису Латову!

— Да нет, непьющий он, — смело заверил он, взяв на себя ответственность. — Он без ноги, инвалид.

Прониха сразу изменилась.

— Нет, этот постоялец — не для меня, — сказала решительно, и Роман сразу сник, поняв, что дело не выгорит. — Сама еле шкандыбаю, а тут еще одноногий человек. Ведь хочешь не хочешь, а ему нужно будет помогать. Нет, парень, иди с богом.

— Эх, Евдокия Сергеевна! А еще говорите, брат погиб на войне, мужа убили… Может, где вместе на войне были, а вы… Несправедливо!

— Ты, аспид, брата не цепляй к мужу: Иван был красным командиром! А где ему памятник? Где его имя? Ты говоришь о справедливости! Ты взрослый, а слепой. Оглянись вокруг и покажи мне справедливость. Может, Магаров соблюдает справедливость: кто не работает, тот не ест?

— Бабуня Евдокия, да что вы на меня напали? Что я, ревизор, что ли?

Прониха умолкла, даже усмехнулась, потом уж назидательно объяснила ему:

— Не ревизор, не следователь, не прокурор. Я к тому, чтобы ты смолоду был зорким, коли говоришь о честности да справедливости! Болтунов и без тебя всплыло на поверхность больше чем надобно.

— Вы бы потише. За такие слова…

— И опасаться тебе не к лицу. Смелее должен быть. Я вот ничего и никого не боюсь, потому как не живу. Но ты молодой, твоя жизнь впереди, вот и учись смелости да зоркости. Тогда никто тебя не собьет с пути… Да иди уж, иди! Вижу, как нетерпеливо оглядываешься. Ступай.

Роман сорвался с места и побежал со двора сердитой вдовы, которая столько ему наговорила, что даже страшновато стало. Оно хоть и правда, а не принято об этом так вслух…

Забежал в гараж, где отец ремонтировал свой газик, сказал, что возьмет мотоцикл и поедет в степь к дядьке Федосу. Отец разрешил, но просил не гонять на больших скоростях.

Роман не мог поехать к старому чабану Чибису без ребят. Поэтому он, не теряя зря времени, а оно сегодня особенно быстро летело, помчался на тот маленький пляжик возле Лихих островов, где купались только старшеклассники да кое-кто из сельской молодежи. Ребята были на месте и сразу же пристали к Роману: зачем его вызывала тетка Варвара? Не расспрашивала лишь Тоня, гордо отвернувшись от Романа, она стояла отстраненно и делала вид, что ей совсем неинтересно, о чем беседовала с ним приемная мать Ляли. Но он дал слово, что о разговоре никто не будет знать, и поэтому выдумал историю о героической рыбацкой шаланде, которая догнивает на подворье старухи Проновой. Оказывается, ее муж, красный командир, высаживал на ней десант и погиб.