Джордж Паттон - Война, какой я ее знал

Чтобы передать сообщение, мне предстояло сесть в разбитый «Форд» и часа полтора трястись в нем ночью по бездорожью, пересекая кишевшую вильистами местность. На ранчо я взял себе коня и всю оставшуюся ночь скакал на нем, поливаемый то дождем со снегом, то градом, но утром достиг расположения эскадрона.

Когда мы прискакали в «Провидение», майор собрал капитанов и начал раздавать приказы прочесать горы к западу от «Провидения». Однако ранчо стоит в долине, где горы расположены от него по обеим сторонам, а командный пункт генерала Першинга находился к востоку от той гряды, что восточнее «Провидения». Поэтому я сказал командиру эскадрона, что он должен прочесать горы к востоку. Показав мне письменный приказ, майор спросил: «Вы хотите, чтобы я нарушил письменный приказ?» — «Да», — подтвердил я. Майор высказался обо мне в нелестных выражениях, но сказал, что подчинится. Целый день мы прочесывали горы без всякого успеха и в конце концов приехали на командный пункт к генералу Першингу.

Там майор повел меня к генералу и объявил ему: «Этот щенок все испортил, и мы провалили задание!». Генерал Першинг заявил: «Приказ лейтенанта Паттона — мой приказ», затем, обращаясь ко мне, спросил: «Какой приказ вы отдали?» Я, естественно, объяснил, и генерал сказал: «Вы все правильно сделали».

В те времена второго лейтенанта [264]и майора разделяла пропасть куда большая, чем теперь между майором и четырехзвездным генералом. Таким образом, считаю, что мой поступок требовал немалого мужества и смелости, они же базировались на уверенности в собственной правоте.

Вскоре после описанного выше случая генерал Першинг отправил меня с пакетом к генералу Хоузу. Все, что нам было известно о местонахождении Хоуза, это то, что он проходил через ранчо «Провидение», куда на закате я и отправился на автомобиле. На ранчо я встретил обоз 7–го кавалерийского, взял двух солдат и, разжившись у командира обоза тремя лошадьми, пустился на поиски генерала Хоуза.

Было еще достаточно светло, что позволяло идти по следам эскадрона. Мы проехали всего ничего, когда встретили разъезд 10–го кавалерийского, пытавшийся убедить меня не ехать дальше ввиду большого скопления вильистов в лесу. Я не послушался их, и мы продолжали ехать дальше по каньону, пока не пришли в место, где он раздваивался. Я заметил отблески огоньков в облаках над тем из каньонов, которой лежал восточнее. Мы поскакали этим каньоном и вскоре встретили разъезд 7–го кавалерийского под началом генерала Фечета (тогда он был майором), который тоже принялся уговаривать меня не продолжать путь, поскольку каньон, как уверял Фечет, кишел вильистами. Еще Фетчет сказал, что ему неизвестно, проезжал ли здесь генерал Хоуз или нет, но, как он полагает, скорее всего, нет. Тем не менее мы продолжили путь и в конечном итоге отыскали генерала Хоуза.

Хотя реально никаких неприятностей во время выполнения этого задания не произошло, нервы были на пределе и иной раз возникали острые моменты, о которых я по большей части умолчал.

Однажды, когда я служил инструктором в Форт—Райли, я устроил нечто вроде холостяцкой вечеринки для второкурсников. Естественно, мы повеселились, однако никто не напился и не безобразничал. На следующий день науськанный собственной женой комендант вызвал меня к себе и заявил, будто имеет верную информацию о непозволительных действиях некоего находившегося в числе моих гостей лейтенанта, и просил меня подтвердить это заявление. Я ответил, что не намерен делать ничего подобного. Он сказал: «Вам еще полтора месяца работать здесь, а если вы не скажете того, что вам велят, я вас выгоню немедленно и испорчу вашу блистательную анкету». Я соврал, сказав, что выпил лишнего и потому не могу судить о том, были или не были пьяными прочие офицеры. Комендант не стал выполнять своих угроз.

Летом 1918 г. несколько солдат 301–й танковой бригады, которой я командовал, под моим наблюдением занимались стрельбой из 37–мм орудия. Дефектный снаряд, взорвавшись в дуле орудия, ранил двоих или троих человек. Следующий снаряд разорвал казенную часть, оторвав голову канониру. Парни перепугались и не хотели продолжать стрельбу, тогда я, считая себя как самого старшего из присутствующих офицеров обязанным разубедить их, произвел три выстрела без каких—либо трагических последствий. Это восстановило в людях уверенность в надежности пушек. Я же вынужден признать, что еще ни разу в жизни не испытывал столь сильного нежелания нажимать на курок или гашетку.

В ходе Маас—Аргоннской [265]операции экипажи танков роты капитана Мэтта Инглиша, входившей в 301–ю бригаду, рыли проход в немецких траншеях и попали под сильный пулеметный обстрел противника, находившегося на расстоянии метров двести пятьдесят — триста. Солдаты бросили работу и попрятались в укрытиях, мы же с капитаном Инглишем, стремясь успокоить их, напротив, забрались на бруствер. Данный поступок заставил людей вернуться к работе. Странно, нескольких из них ранили, мы же с капитаном были словно заговоренные.

После того как нам удалось провести через вырытый проход пять танков, машины устремились на врага и подавили пулеметный огонь. Когда я бежал за танком, то нашел на противоположном склоне холма сотни три поддавшихся панике солдат, угодивших под плотный пулеметный и орудийный огонь, который враг вел с дальней дистанции. Для того чтобы закрепить успех, достигнутый благодаря прорыву танков, было очень важно, чтобы за ними последовала пехота. Я приказал атаковать, но они меня словно бы не слышали. Тогда я вызвал добровольцев. Их кроме меня и моего ординарца Джозефа Энджело нашлось всего пятеро. Мы побежали вперед, остальные остались, однако больше уже не помышляли о бегстве. Во время той атаки четверо добровольцев погибли, я же получил ранение. Подтянулись еще танки и за ними пошла пехота. В общем, операция завершилась успешно. За нее я получил крест «За отличную службу».

Получив ранение во время Сен—Миельской операции, я с сильным кровотечением почти целый час пролежал в снарядной воронке всего в каких—нибудь двадцати пяти метрах от немецких позиций. Все это время противник палил по нам из пушек и минометов, но, к счастью, безрезультатно. Поскольку прежде мне не случалось получать ранения, я чувствовал себя очень плохо и думал, что умираю.

Невзирая на попытки санитаров немедленно отправить меня в госпиталь, я настоял на том, чтобы сначала меня доставили в штаб—квартиру 35–й дивизии, которую моя часть поддерживала в операции, чтобы дать им четкую оценку того, что происходило. В действительности моя рана оказалась совсем не такой серьезной, как казалось. Тут мы снова видим пример того, что страх заставляет человека переоценивать опасность.