Иван Шевцов - Бородинское поле

Пропаганда секса достигла своего апогея в фильме "Глубокое горло", о котором даже плотоядный Оскар не мог вспоминать без омерзения. А между тем наемные критики писали, что "этот фильм способствует расширению людских сексуальных горизонтов".

Юные "революционеры", жаждущие общественно-социальных преобразований, под руководством заранее подкупленных "вождей" устраивали пожары, сжигая отбросы на свалках, и радовались, когда об их "подвигах" трубила пресса и телевизионные репортеры. Это была детская игра в революцию, и на нее смотрели как на аттракцион. Она не пугала не только умного, проницательного Раймона, но даже бешеного генерала Переса. Однажды Оскару попался "подпольный" журнал "Либерейшн". Редактор его, некто Деллинджер, писал: "Наша цель - уничтожить власть, рассеять ее, разобщить, демократизировать… В отличие от некоторых "старых левых" мы не стремимся к захвату власти как к конечной цели, с тем чтобы со временем даровать ее народу, а до тех пор разумно распоряжаться ею. Наша цель противоположна: мы стоим за разрушение власти".

Строки эти вызвали на тонких губах Оскара ироническую улыбку, и только. Иное дело "Черные пантеры". Они представляли серьезную угрозу, потому что взялись за оружие и потому что у них были свои вожди, которых не так легко и просто было купить. Эти отчетливо представляли себе, кто их враг, у них была программа и цель. Мысль о "Черных пантерах" вызвала в памяти Оскара статью активного деятеля Компартии США Филиппа Боноски. Этот видный публицист писал: "…Для негров и пуэрториканцев антисемитизм не имел никакого отношения к политике и был всего лишь реакцией на суровую действительность. Евреи оказывались всюду, где возникали жизненные трудности: домохозяевами были евреи, и владельцы магазинов, где их заставляли покупать товары по высокой цене, и их адвокаты, которые на всех судебных процессах выступали против них, и большинство судий, и хотя профсоюзы, к которым они принадлежали, состояли в значительной степени из негритянских и иноязычных рабочих, руководители этих профсоюзов опять же были евреи. Если они отдавали детей в школу, то с большей вероятностью можно было ожидать, что их учителем был еврей. Создавалось впечатление, что всякий, кто становится в положение эксплуататора по отношению к эксплуатируемому, - еврей".

Статья Филиппа Боноски раздражала Оскара тем, что автор откровенно говорил о той суровой действительности, о которой, по мнению Оскара, не следовало бы говорить вслух.

Оскар опасался возникновения американского нацизма с каким-нибудь фюрером во главе. Он хорошо знал историю зарождения национал-социалистской партии в Германии и прихода Гитлера к власти, знал и обстоятельства, способствовавшие шовинистическому угару в Германии. Почва для подобного угара существует и в США. Вспышкой, сигналом, последней каплей может стать экономический крах в результате истощения природных ресурсов, загрязнения окружающей среды и какого-нибудь стихийного бедствия.

Нина Сергеевна слушала его рассеянно, и плотно обложившие ее невеселые думы мешали усваивать то, о чем говорил муж. Она давно замечала, что у Оскара есть другая жизнь, скрытая от нее, - не девчонки, не увлечение кинозвездами, а что-то более серьезное, глубокое и масштабное, чего он не хочет или не может доверить ей, своему испытанному другу.

Нина Сергеевна медленно, с величавой и совсем не наигранной усталостью поднялась и сказала просто и тепло:

- Я пойду к себе. Покойной ночи, Оскар.

- Покойной ночи, дорогая. Все будет хорошо.

Оскар оставался сидеть в кресле напротив выключенного телевизора. В гостиной было темно. Лишь свет от наружного фонаря, проникающий через большое окно, бросал на ковер зыбкое и неяркое пятно. Оскар ощущал гнетущую тяжесть во всем теле. Он знал, что это не физическая усталость, а что-то другое, серьезное и глубокое, давно поселившееся в его душе и время от времени дающее о себе знать, как больная мозоль, на которую нечаянно наступят. "Культ насилия - это вирус неизлечимой болезни, - мысленно соглашался он с мнением жены. - Больное общество, без идеи, - это уже не общество, а сброд, где все шатко и непрочно. Вьетнам это наглядно показал. А случись испытание посерьезней, что тогда? Беда обычно сплачивает нацию, объединяет, это верно. Но нацию. А подходит ли понятие нации для Америки, вот вопрос!"

И на этот вопрос у Оскара Раймона не было определенного ответа.

Виктор Раймон не любил парные вылеты на бомбежку. Куда лучше в группе, когда идет армада в полсотни самолетов волнами. Один заход на цель, удар, разворот, потом еще заход. В стае оно как-то спокойней и уверенней, когда чувствуешь рядом крыло приятеля. Но сегодня у него был парный вылет - две машины шли на бомбежку рисовых полей. Второй самолет вел Дэсмонд Рили - парень из Детройта, прибывший во Вьетнам вместе с Виктором. Рили шутил:

- Сегодня мы вроде фермеров: летим на уборку урожая.

- Нет, Дэси, скорее, на посевную, - возразил Виктор, шагая к самолету вместе со своим штурманом Дэвидом Куни, который, в отличие от долговязого, гибкого в талии Раймона, был невысок ростом, но широкоплеч и приземист - большая круглая голова его без шеи лежала на плотном туловище как-то смешно и нелепо, напоминая колобок.

- А почему посевную? - спросил Куни командира сиплым, подпорченным то ли простудой, то ли виски голосом.

- Потому что будем сеять шарики, начиненные стальными зернами, - вяло ответил Виктор, шагая широко и глядя себе под ноги. Он был не в настроении: вчера на поминках по бывшему штурману Бобу Тигу перебрал и сегодня чувствовал себя прескверно. Куни многозначительно и с удовлетворением сказал, растягивая слово по слогам:

- Понятно, - и бездумно посмотрел на лазоревое небо.

"Понятно" означало, что самолеты загружены кассетными бомбами. В каждой кассете - тысяча шариков, начиненных шрапнелью. Бомбы эти предназначены исключительно для поражения живой цели. Их разбрасывают по площадям. Кроме кассет на самолете были две фугасные бомбы, для разрушения ирригационных дамб, и бомбы, сделанные под игрушки, - эти специально для детей. Найдет ребенок такую "игрушку" в поле пли возле дома, возьмет в руки и… был таков. Забавляется Пентагон, "шутит" с вьетнамскими ребятишками. Дэвиду Куни подобные шуточки нравятся: для него все равно, что старики, что дети - все они вьетконговцы и, следовательно, враги. А врагов он привык убивать. И совсем не важно, чем убивать и как. К убийству у него страсть и призвание - так он говорит сам и этим гордится. У него немалый опыт разбоя. В шестьдесят седьмом году, во время "шестидневной войны", он летал на "миражах". За шесть знойных дней он хорошо заработал. Убитых не считал - считал доллары. И теперь считает - у него уже кругленькая сумма, и он знает, как распорядиться ею, когда возвратится домой. Все рассчитано и продумано. Дэвид Куни не прогадает: старые доллары будут плодить новые. Он еще молод, у него все впереди. По крайней мере, многие миллионеры - ему это доподлинно известно - начинали свою карьеру в его возрасте. О "шестидневной войне" он любит рассказывать, и особенно смаковать, как поджаривали они арабов на огромнейшей песчаной сковородке. Вот было зрелище! Никаких тебе джунглей, ни кусточка - все на виду. Не то что здесь.