Иван Шевцов - Бородинское поле

- Меня беспокоит лес у железной дороги, - объяснял мрачноватый Думчев. - Если прорвутся оттуда, двумя орудиями их будет трудно остановить.

Макаров согласился: этот лесок и его беспокоил. Беспокоило его и положение дивизиона капитана Князева. На рассвете от Князева на подводе прибыли тяжелораненые артиллеристы. Сопровождавший их ефрейтор вручил командиру полка донесение Князева, в котором сообщалось, что дивизион вместе с небольшим отрядом добровольцев ведет непрерывный бой, находясь во вражеском полукольце. И добровольцы, и артиллеристы несут потери в людях и технике. Взвод, сопровождавший контратаку Гоголева, полностью погиб, а пушки его раздавлены танками. Но самое главное - в дивизионе кончаются снаряды и продукты. Рубеж, который они удерживают, по мнению Князева, сейчас уже не представляет тактической ценности, поскольку немцы обошли его с юга и севера. Дивизион Князева и отряд добровольцев оказались в тылу у немцев. Но ни Князев, ни отряд добровольцев не могут без приказа оставить позиции. Обо всем этом Макаров доложил комдиву, намекнув, что .в настоящее время дивизион Князева был бы очень кстати здесь, на Бородинском поле. Но Полосухин сказал, что ему видней, где находиться отряду добровольцев и дивизиону Князева, что именно эта группа держит под контролем отрезок автострады и мешает немцам подбросить резервы артемковской группировке.

- А снаряды и продовольствие им пошлите, и немедленно! - приказал Виктор Иванович и добавил с неприсущим ему раздражением: - А вообще, подполковник, об этом вам следовало раньше побеспокоиться.

Продукты и боеприпасы Макаров направил Князеву тотчас же.

Во взводе Гончарова Глеб задержался дольше, чем у других орудий. С бойцами беседовал откровенно, не скрывая сложности и остроты положения.

- Мы должны быть готовы ко всему. У каждого из нас есть только одна жизнь. И нам она дорога, - говорил он, сидя на орудийном лафете. - Нас схватили за горло и хотят задушить. Всех. Отнять у нас все - родину, близких, родных. И мы можем либо умереть в бою, либо победить. Иного выбора нет.

Он посмотрел на Гончарова, сосредоточенного, сверкающего карими внимательными глазами, спросил:

- У тебя где семья?

- На Кубани, - тихо ответил тот и облизнул пересохшие губы.

- У тебя, Тарас Ткачук?

- На Полтавщине, товарищ подполковник, - выдохнул сержант, и белесые мелкие ресницы его затрепетали.

- У тебя? - кивнул на большелобого наводчика.

Тот ответил бойко, как на смотру:

- Ефрейтор Лихов! У меня, товарищ подполковник, семья в Архангельской области. Поморы мы.

Глеб кивнул головой, посмотрел невидяще в пространство, сказал:

- А у меня жена и дочурка… в горящем эшелоне. А сын Славка где-то под Артемками. - Кивнул в сторону железной дороги, прибавил: - Совсем мальчишка.

- А вы сами откуда родом, товарищ подполковник? - полюбопытствовал Лихов.

- Я москвич. Там у меня отец, мать, сестра. А младший брат где-то на фронте, танкист.

- Вот чудно, товарищ подполковник, - снова заговорил Лихов. - Москва рядом, а я ее еще и не видал. Только в кино. А хочется.

- Увидишь, Лихов. Разобьем Гитлера здесь, у стен Москвы, и я дам тебе увольнительную на целые сутки. Поезжай, смотри.

- Очень благодарен, товарищ подполковник, только у меня теперь другая задумка есть. Сначала хочу Берлин посмотреть, а опосля и Москву. Для сравнения.

- Что ж, хорошая у тебя задумка, лихая! - одобрил Глеб.

- Так при моей-то фамилии иначе и нельзя, - бойко ответил ефрейтор, и слова его придали всей беседе какой-то новый настрой.

Глеб вспомнил этот разговор теперь, стоя на своем НП. Отсюда, с наблюдательного пункта, Глебу Макарову был виден весь сектор обороны полка, за исключением тех немногих участков, которые прикрывались кустарником и леском на левом фланге у железной дороги, где стояла батарея Думчева. Глеб знал, что весь полк, все его подчиненные - от командира дивизиона до подносчика патронов - внимательно наблюдают сейчас за приближением вражеских танков и, затаясь, как охотники в засаде, ждут момента, чтобы ударить неожиданно метким прицельным снарядом. Глеба беспокоили не столько эти танки, сколько идущие вслед за ними бронетранспортеры с мотопехотой. Полк не имел стрелкового прикрытия и, как еще раз подтвердил Полосухин, должен был надеяться только на собственные силы. Левый фланг, особенно этот лес у железной дороги, вызывал особую тревогу командира полка, он даже хотел перебросить к Думчеву со стороны Семеновского один огневой взвод, но после того, как комдив сообщил, что на правом фланге дела пошатнулись и немецкие танки заняли деревню Бородино, а оттуда могли повернуть на Семеновское, выйти во фланг и в тыл артиллерийским позициям Макарова, Глеб решил, что никого не надо никуда передвигать, просто надо драться хладнокровно, так, чтобы каждый снаряд попадал в цель.

Он знал, что теперь исход боя с прорвавшимися у Шевардино и устремившимися к Багратионовым флешам и Семеновскому фашистами будет зависеть не от командарма и комдива, у которых нет резервов, и даже не от него самого - командира полка, а от тех, кто непосредственно стоит у орудий. Со своей стороны он как будто все предусмотрел, все сделал. Он вспомнил те свои слова, которые говорил сегодня бойцам и командирам, и подумал с досадой, что чего-то недосказал, не сумел так, как бы это смог покойный Гоголев. У комиссара получалось все как-то проникновенней, горячей. Тот знал силу слова, берущего за душу. И слова свои подтвердил личным примером. У Гоголева слова не расходились с делом. И вдруг, сам не зная почему, все так же глядя вперед, спросил:

- А скажи, Кузьма, что самое ценное в человеке?

Этот неожиданный вопрос, заданный в столь сложных обстоятельствах, показался Акулову странным и не совсем уместным. Он ответил торопливо, не думая, первое, что пришло на ум:

- Храбрость и мужество, товарищ подполковник.

- Искренность, Кузьма. Когда у человека слова не расходятся с делом. А самое подлое в человеке - лицемерие, демагогия.

Подумал: "Акулов, конечно, тоже прав - сейчас нам нужны мужество и храбрость. Это солдату. А я имел в виду вообще человека. Гоголев был цельным, монолитным". Пояснил вслух:

- Человек, Кузьма, должен быть цельным, не двуликим. Понимаешь? Чтоб как монолит. Из одного куска.

- Да как не понять, товарищ подполковник. У нас в деревне был такой: на собраниях бойко говорил за советскую власть, а после собрания колхозный коровник поджег.

Но Глеб уже не слушал его, вернее, слушал машинально, а думал совсем о другом. Сейчас начнется ожесточенный бой, к которому он готовился, о котором думал и которого ждал. Ждал, как это ни странно, с нетерпением. Для него это был уже не первый бой, и чувства теперь были совсем иные, чем перед первым боем, в июне. Он вполне отдавал себе отчет в том, что может погибнуть именно в этом бою. К мысли о возможной смерти он привык, она его не то что не пугала, она просто-напросто не занимала его. А вот сейчас явилась непрошеной гостьей, неожиданно и опять же какой-то необычной стороной; он подумал, если уж суждено ему быть убитым, то лучше бы здесь, на Бородинском поле, как Гоголев.