АЛЕКСЕЙ СУКОНКИН - СПЕЦНАЗОВСКИЕ БАЙКИ 2

— Иди, — сказал Савостин. — Только быстро.

Тот пулей побежал в начале к домам офицерского состава, которые находились от караулки метрах в ста, но потом свернул по дороге в сторону постов, подошел кзабору, и перелез через него.

Я позвонил на пост и предупредил Коляна, что Зубков пошел в его сторону с внешней стороны. Чтобы тот с перепугу не расстрелял его.

Через пять минут Колян перезвонил и сказал, что Зубков бродит за забором между деревьев. Стало ясно, что он ищет подстреленного кабана. Минут через тридцать Зубков вернулся.

— Поел? — спросил Савостин.

— Угу, — невнятно кивнул Зубков.

Понятно, что наутро, после смены, он первым делом снова побежал туда. Весь день он почему-то ходил хмурый.

Через два месяца службы Савостин взмолился перед ротным, и Зубкова перевели в третий взвод. Еще через месяц его перевели в первый взвод. Потом в течение полугода он побывал во всех остальных взводах второй и третьей роты. Примерно через год после начала службы командование базы, наконец, нашло ему место.

Зубкова направили защищать Родину на должности начальника кислородной станции, где он с великим трудом освоил наисложнейшую специальность заправщика воздушных баллонов.

Наверное, сейчас, там, в Твери, он рассказывает своим друзьям, как он мужественно защищал восточные рубежи Родины… и как медведи стучались к нему в окно.

Я знаю точно, что после того, как у него закончился контракт, и он уехал обратно в Тверь, на базе стало без него грустно. Вернись, Леха! Здесь столько романтики…

Кто говорит, что страшно только в первый раз? Смело посылайте таких говорливых куда подальше. Прыгать с парашютом страшно всегда. Только если ты умеешь этот страх побороть, то ты прыгнешь и первый раз, и второй, и тысячный. По статистике в основном гибнут или перворазники на первом-втором-третьем прыжке, либо те, у кого уже за плечами прыжков не одна сотня, а то и тысяча. Первые просто не умеют еще правильно реагировать на опасное развитие ситуации, а вторые уже захвачены изнутри фальшивой бравадой, затмевающей серьезность происходящего.

Первый прыжок я выполнил 27 октября 1990 года в Арсеньевском аэроклубе на Чернышевском аэродроме. Мне тогда было 15 лет. Аэроклуб в советское время был знатным — по количеству воспитанных в нем мастеров и кандидатов в мастера спорта он был второй в стране. Было чем гордиться.

Тренером и инструктором у меня был мастер спорта Гриша Лысик, а выпускающим на первом прыжке мастер спорта Коля Закиров. В то славное советское время Родина не скупилась на воспитание своего будущего поколения, а потому за прыжки плата не взималась. Можно было прыгать, по самое не расти, благо, что шефом аэроклуба было Арсеньевское Авиационное Производственное Объединение «Прогресс», в те времена как раз закончившее выпускать боевые вертолеты Ми-24 и переходящее на выпуск машин нового поколения Ка-50 «Черная Акула». «Прогресс» щедро снабжал топливом всю аэроклубовскую авиацию.

Так вот, подняли нас на аппарате тяжелее воздуха, в просторечье именуемом Ан-2, на высоту 800 метров, открыли люк, показали мне один палец — мол, первым выходишь, и в путь. Первым прыгать в первый раз страшно вдвойне. Хорошо прыгать следом за кем-то — сознание быстрее отключается, и ты как будто отдан стадному инстинкту… левую ногу на порог, руки на левую лямку, шею втянул, снова подумал, что лучше бы ты не шел в парашютисты, наклон вперед и… тишина…

Это я отвлекся, а первый прыжок я делал первым в первом заходе. Словами не передать все отвращение нормального человека к сигналу готовности. Мурашки по телу до сих пор. Ладно, встали первые трое. Стою и думаю, зачем же я родился. Коля Закиров вниз посмотрел, потом отходит в сторону и просто так мне: «Пошел!»

А внизу так в дымке все… бетонная полоса… деревня неподалеку… столы брезентовые расстеленные… и круг, куда попасть надо, вытоптанный.

«Пошел!» — откуда-то из другого мира…

Да, надо прыгать. Чувствую, что нет сил себя пересилить. Нужен рывок. Решительный рывок. Будь что будет. Ногу на порог, руки на лямку, перегибаюсь через проем и вываливаюсь из люка. Пошел…

Считать не надо. Прыжок на принудительное раскрытие, на стягивание чехла. Сам раскроется. Уложенный в оранжевый чехол купол и стропы вытягиваются на всю длину, а это около четырнадцати метров, да еще около трех метров вытяжной фал. Потом лопается обрывная стропа, и купол выходит из чехла, сразу наполняется набегающим потоком и все… бренное тело висит на стропах…

Чувство такое, как будто тебя, как нашкодившего котенка, взяли за шиворот и болтают из стороны в сторону.

И тишина… самолет где-то вдали, из него уже выбросили еще двоих, которые так же болтаются на раскрытых куполах. Порядок действия после раскрытия следующий: нужно поднять голову и убедиться, что купол раскрылся штатно, перехлеста строп нет. Сделать это не всегда возможно, так как подвесная система приподнимает спинку ранца вверх и утыкается в шлем (это обычно мотоциклетная каска, зачастую облезлая и побитая), после чего пятнадцатилетний подросток не всегда может самостоятельно поднять голову и разглядеть купол. Потому и предусмотрен такой вариант, как опрос рядом летящих. Делается это методом громкого выражения своих чувств для привлечения к себе внимания. Но тебе уже так же орут по тому же вопросу. Нормально! Можно лететь дальше. Теперь нужно поправиться в системе, т. е. вынуть свое хозяйство из ножных обхватов, и поудобнее сесть на круговой лямке. У перворазника (так называется человек, впервые прыгающий с парашютом) это занимает секунд двадцать-тридцать, у матерого парашютиста — несколько секунд. Теперь нужно найти стропы управления — клеванты. С их помощью предполагается, что можно менять направление скольжения. Парашют Д-1-5у имеет вертикальную скорость снижения 5 метров в секунду, а горизонтальную — полтора метра. Скорость разворота уже не помню, но, обернувшись разок на триста шестьдесят градусов, можно с удивлением натурально упасть в грязь лицом…

Ну, и процесс приземления: это вообще вещь. Главное — не свалиться в чей-нибудь огород с большой собакой (можно свести собаку с ума, ловко сев ей на загривок), или на излучатель какой-нибудь особо важной антенны (коих полно на любом аэродроме). Так же не особо приветствуется приземление на столик руководителя прыжков, или на коляску с его мирно спящим ребенком. Как только ты приземлился, ты уже совсем не тот человек, который был до прыжка. Ты горд за себя, ты счастлив. А главное — ты жив, и имеешь возможность радоваться этому миру…

С момента, как я впервые переступил порог аэроклуба, до момента, как я переступил порог самолета, прошло 25 дней. К слову сказать, прыжок с парашютной вышки до прыжка с парашютом я сделал всего один — за два дня до первого прыжка. К слову сказать, что в армии до того, как меня впустили на борт самолета, я сделал не менее двух десятков прыжков с парашютной вышки — все мои действия в воздухе были отработаны до автоматизма еще на земле. Но это было уже потом, в 1993 году. А на гражданке в небо я пошел, имея очень слабый теоретический и вообще никакого практического багажа. Хочется заметить, что прыгать с парашютной вышки страшнее, чем с самолета. Стоя в проеме люка самолета и глядя вниз, ты практически не ощущаешь земную твердь, видишь только необъятный простор, который хоть и кажется опасным, но ты его не можешь оценить с позиции «твердости», о которую можно разбиться в дрызг. Стоя на вышке, ты видишь на земле каждый камешек, о который, случись что, будешь биться со всего размаха. Психологически сделать шаг в люк самолета на высоте 1000 метров гораздо легче, чем сделать шаг с вышки, высота которой всего-то метров пятнадцать. По крайней мере, это мои личные чувства.