Анджей Сапковский - Змея

Змея лежала на плоском камне. Казалась спящей.

— Ну, ты везучий, командир, — покачал головой Васька Жигунов. — Очень везучий. Или у тебя есть ангел-хранитель.

Валера и другие вытащили труп из распадка. Худой моджахед был одет в армейскую американскую куртку поверх пирантумбона, длинной, до колен, афганской рубашке. Когда его подстрелили, он упал со скалы, тюрбан сдвинулся с его головы и теперь покрывал окровавленное лицо. Густая седина в бороде свидетельствовала однако о том, что он уже не молод.

— Подкрался и устроил засаду как раз возле выхода из расщелины, — нетороплио продолжал Жигунов. — Наверное, видел, как ты туда входил. Ждал, когда выйдешь.

— Ждал с этим. — Валера продемонстрировал поднятый карабин. — Ух, прапор, не ушел бы ты живым.

Это был английский Lee-Enfield Mark I, называемый солдатами буром. Он был в почете у душманов, хотя и устаревший, потому что сделанное в начале тридцатых годов оружие обладало надежностью, завидной дальнобойностью и убойной силой.

— В засаде старичок видимо заснул, — пояснил Жигунов. — Себе на погибель. Что-то его вдруг разбудило, и он…

— Выскочил из укрытия, — сказал Ломоносов, глядя на Леварта странным взглядом. — Непонятно почему, что его разбудило, чего он испугался, выскочил и вслепую выстрелил. Прямо в скалу. Выстрелом он себя выдал, и тогда…

— И тогда я его замочил! — похвастался Валера. — От моей руки пал, товарищ прапорщик, от моей пули, от моего верного калаша…

— Брось, ефрейтор, — скривился Жигунов. — Побойся бога, чего врешь. Весь наш блокпост палил в этого духа. А попал скорее вдего Козлевич. Скромнее надо быть и не лезть со своим верным калашом. И вообще давайте уберемся отсюда. Торчим тут как мишени на стрельбище, а где-то может еще один сидит с таким же буром….

— А у нас, — сказал Ломоносов, не отрывая глаз от Леварта, — может и не быть такого счастья, как у нашего командира. Никакой ангел не защитит нас от пули, не убережет нас никакая тайная сила. На это могут рассчитывать только избранные.

— Знаю, — буркнул Жигунов. — Амулет, правда? Носишь счастливый амулет, прапор? Из тех, что цыганки в Ташкенте продавали? Вот черт, а я не купил…

— Амулет, — сказал Ломоносов с легкой насмешкой. — Счастливый талисман. Апотропейон. Носишь такой, правда, Павел Славомирович?

Леварт не ответил.

Бармалей на этот инцидент особого внимания не обратил, хотя и сделал со строгим выражением лица замечание Леварту за выход за пределы блокпоста, но он скорее притворялся рассерженным. Особо подчеркнул, что следует опасаться мин. Напомнил о грустной судьбе погибшего лейтенаната Богдашкина. Выразил, можно сказать, общую озабоченность, а не резкое неодобрение.

Леварт внимательно его выслушал. Он знал, что даже строжайший запрет и однозначный приказ не удержали бы его от хождений в ущелье. Он ощущал потребность навещать змею. Хотел узнать побольше о восседающем на гнедом коне продромосе Эрпандере, сыне Пирра. Его интересовала дальнейшая судьба лейтенанта Эдварда Драммонда и мисс Шарлотты Эффингэм. Хотел увидеть, пусть даже в виде призраков, Вику и Валуна.

И хотя бы еще раз увидеть руку с золотыми ногтями.

Двадцатого мая, в воскресенье, налетел ветер. Это не был знаменитый «афганец», далеко ему было до «афганца», страшного вихря, который поднимает и несет не только песок, но и крупный щебень и даже мелкие камешки. Который сбрасывает крепких мужчин с гор и и делает небо темней земли. Но и этот, более слабый ветер ужасно утомлял и душил активность.

И вскоре на «Соловье» и в окрестностях жизнь замерла, как и ее военные проявления. Не делалось ничего. Всеми овладели тоска, безделие и праздность, словом то, что в армии принято называть жаргонным словом кайф.

Кайфу предавался весь личный состав заставы, выделив из своих рядов недовольных судьбой дежурных и часовых. Способы кайфа были разными. Одни все время спали, вообще без перерыва, погружались в сон, как младенцы, как животные в зимнюю спячку, накапливая энергию на будущее. Другие пили или курили хаш и чарс.

Алкоголь на заставе был предметом роскоши и, как любая роскошь, редким и трудно доступным. Шофер Картер мог доставить самогон, даже государственную водку или спирт, но по таким грабительским ценам, что они сильно превышали возможности солдат, получавших восемь чеков в месяц. Готовить брагу в полевых условиях было трудно. Оставалась кишмишовка, покупаемая у туземцев, разлитая в полиэтиленовые пакеты сивуха из сухофруктов, в основном изюма. Это был противный ликер, по вкусу как разболтанное в прокисшем компоте говно с добавлением шампуня для волос, аммиака и электролита для аккумуляторов. Не каждый мог такое пить. А у тех, кто мог, были другие серьезные неприятности, и они терпели муки в общественном туалете. Но были и любители, которые кишмишовку ценили, пили при малейшей возможности и говорили, что будут ее гнать и на гражданке.

Гашиш, он же хаш, и марихуана, она же анаша или чарс, были повсеместно доступны и дешевы. Каждый взрослый житель Афганистана выращивал это ароматическое растение и перерабатывал его, а каждый афганский подросток им торговал.

Дань, которую солдаты на КПП взимали с проезжающих афганских автобусов, обычно выплачивалась хашем и чарсом. Курило большинство солдат, в безветренную погоду конопляный дым окутывал блокпосты и стелился по траншеям.

Тоску кайфа гасили разговорами. В разных группах на разные темы. На «Горыныче» собралась группа спортивных фанатов, главным образом хоккея на льду.

…

Никто и никогда не сравнится с ЦСКА, с такими игроками, как Рагулин, Фетисов, блядь, Ларионов, Касатонов.

…

Заядлые болельшики «Динамо» возражали. Самые лучшие — это Голиков и Мальцев, кто считает иначе — тот блядь

…

Споры длились обычно час, полтора, после чего фанатики клубов соглашались в одном. Что сборная СССР — самая лучшая, мастерская и непобедимая команда. Сборная выебет любого противника, неважно, будут ли это засратые шведы, канадские бандиты из профессиональной лиги НХЛ; кто станет у наших на дороге, тот, ёб его мать, будет подбирать зубы на льду. Предатели чехи скоро в этом убедятся — грозились Валера и Гущин — ёбаным дубчековым чехам ввалят по полной программе, они-то знают, за что.

…

Благами кайфа пользовались не только солдаты. В КПП на «Муромце», в помещении, называемом кают-компанией, образовался свой дискуссионный клуб. В дискуссиях участвовал узкий круг командиров: Бармалей, Якорь и Леварт, если он в это время не уходил в ущелье к змее. В этот цветник был допущен также Ломоносов, который, хотя и был всего лишь младшим сержантом, но из всех был самым образованным.