Адий Шарипов - Фронтовые повести

Судьбу остальных не обсуждали. Беспощадный приговор можно было прочесть в глазах каждого партизана: только смерть!

В полночь отряд вернулся на базу. Лил проливной дождь, все промокли до нитки, но никто не обращал на это внимания. Все были удручены гибелью товарищей. Алимбай, меняясь с санитарками, всю дорогу тащил носилки, на которых лежал тяжелораненый Виктор. Не раз им приходилось вместе проникать в логово фашистов, и всегда судьба берегла разведчиков. Алимбай вспомнил, что втроем— он, Павлик Смирнов и Виктор Панич — они сделали много опасных, рискованных вылазок и всегда выходили сухими из воды. Но вот сегодня пуля настигла одного из тройки. Где-то далеко, неизвестно где, идет сейчас Павлик со своим отделением — сопровождает Тамару с мальчишкой. Может быть, уже и его клюнула пуля-дура?.. Алимбай вытирал рукавом мокрый лоб и крепче стискивал зубы. Передав носилки своему сменщику, Алимбай отходил к разведчикам и сокрушенно повторял одно и то же:

— Хороший был джигит, никогда пули не боялся. Не брала его пуля. Если бы фашист стрелял — не попал бы. А тут свой стрелял, предатель. Смелого джигита может убить только предатель из-за угла. Так всегда было, у всех народов.

— Ничего не поделаешь, Алимбай, война, — негромко утешали его товарищи. — А ты посмотри, сколько сегодня наших убито…

Раненых уложили в большой землянке. На другое утро чуть свет Алимбай уже был здесь. Состояние Виктора было тяжелое, но не безнадежное. В то утро весь лагерь собрался возле этой землянки. Радист Винницкий дважды передал на Большую землю просьбу забрать раненых. Обещали в двадцать четыре часа прислать самолет.

Возле землянки появилась Жамал с Майей на руках. Девочка улыбалась, и от этого глазенки прятались в пухлых щечках, а пуговка-носик исчезал. Она тянулась к каждому, угукала, хватала ручонками за бороды, и весь ее цветущий, здоровый вид не вязался с обстановкой. И хмурые партизанские лица начинали светлеть. Майю передавали из рук в руки, каждому хотелось подержать ее, подбросить на руках, легонько шлепнуть. Из землянки вышел Павел Демидович с хирургом Кузнецовым. Оба сменили окровавленные халаты на чистые.

Ночью, в ожидании самолетов, при свете костров партизаны писали домой письма — самолет забирал обычно и почту. В назначенный час приземлились два «кукурузника». Они забрали троих тяжелораненых и почту. Вместе с письмами, написанными вкривь и вкось на замусоленной бумаге, с сообщениями о том, что «жив, здоров, чего и вам желаю», самолет уносил тяжелый груз— письма, написанные четким почерком комиссара бригады, — такой-то пал смертью храбрых на поле боя. Похоронен там-то и там-то. Вечная слава павшим героям. Смерть немецким захватчикам! И несколько теплых слов о погибшем — был он славным бойцом, храбрым и самоотверженным, пусть родные и близкие гордятся им…

На другой день была дана команда готовиться к большой операции. Партизаны чистили оружие, проверяли диски с патронами, стирали портянки, чинили сапоги и гимнастерки. Куда выходить и когда, никто не знал, кроме штабистов.

Повар Петька, глядя на невиданные приготовления, опрокинул в знак протеста котел и пошел к Коротченко.

— Не буду кашу варить, Тимофей Михайлович! Хватит, пусть другой повозится. Хочу фрицев бить, пусть все видят, что я не только затируху умею варить. Я из немца окрошку сделаю. Опять уйдете воевать, а мне со стыда хоть сквозь землю проваливайся. Бабы за человека не считают.

— А ты все обдумал?

— Я человек твердый, Тимофей Михайлович, — если надумал, значит точка!

— Ну что ж, попробуй, отказать тебе не могу. Пойдешь в роту Акадилова, этих ребят ты давно знаешь. Только при одном условии.

— При каком? — с готовностью пригнулся довольный Петька.

— Если выполним задание — вернешься снова в повара.

— Посмотрим, — пообещал Петька.

Павлик сидел под деревом и клацал зубами от холода. Дождь лил не переставая, капли щелкали по листве, и это щелканье сливалось в холодный неуютный шум ненастья. Рядом с ним, прижавшись друг к дружке, дремали Тамара и Толик. Павлик отдал им свою короткую кожаную тужурку, и они едва упрятали под ней головы и плечи. Под двумя соседними соснами укрылись темные фигуры партизан. Сейчас бы в самую пору разжечь костер, погреться, но кругом фашисты. Курить и то приходится умело, в рукав, переговариваться — только шепотом.

На душе Павлика невесело. Днем, вместе с тремя партизанами, он попытался провести Тамару в Артемовку. В деревне оказались немцы, партизаны лоб в лоб столкнулись с патрулем и не успели даже поднять автоматы, как немцы открыли пальбу. Еле ноги унесли. Хорошо, что Тамара и Толик на всякий случай отсиживались в это время в кустах. После выстрелов патруля поднялась стрельба и в самой деревне. Немцы палили в воздух, стараясь нагнать страху на партизан и одновременно успокоить себя.

Павлику удалось быстро увести своих в непролазную чащу, знал он эти места хорошо. И вот теперь все коротали ночь под соснами, безуспешно пытаясь задремать, слушая, как барабанит дождь в лесу.

От первоначального плана — переночевать в Артемовке и попутно узнать, как поживает сестра Павлика в Пригорье, — пришлось отказаться. Среди артемовских мог оказаться какой-нибудь полицай из Епищева и опознать Тамару…

«Разве такой должна быть у них жизнь? — горестно думал Павлик, глядя на понурых спутников— Тамару и Толика. — Бродят по лесу, как бездомные, ни еды, ни крова… Когда же прогоним эту сволочь со своей земли?..»

В темноте Толя захрустел мокрыми сухарями — проголодался.

— Братва! — вполголоса окликнул Павлик остальных партизан. — Давайте подзаправимся да пойдем дальше. Все равно отдыха тут никакого, а утром немцы начнут обшаривать лес. Как бы нас не засекли, все дело будет сорвано.

Наспех пожевали сухарей, разделили вареную говядину и пошли.

За день Павлик сильно устал, как никогда не уставал раньше. Но сейчас он упорно брел вперед. Дождь все лил, а Павлика мучила жажда. Он беспокоился за Тамару. Прежде, когда ее не было в отряде, он воевал спокойнее.

К утру дождь перестал. Выглянуло солнце, запели птицы. Постепенно от земли начал подниматься теплый пар, запахи трав и мокрой пахучей сосновой коры дурманили голову, нагоняли сон на усталых путников.

Павлик проснулся, когда солнце уже было в зените. Товарищи спали как мертвые. Измученный Толик, прикорнув на откинутой руке Тамары, спал с открытым ртом. Сидевший под деревом часовой лениво оглянулся и мучительно, до слез зевнул.

— Ложись, я посижу, — сказал ему Павлик.

Часовой без слов положил рядом автомат, коснулся щекой ложа и тут же захрапел.

Павлик отошел на несколько шагов от спящих, прислушался.