Адий Шарипов - Фронтовые повести

Где-то неподалеку прогудела автомашина, и опять стало тихо. До дороги оставалось примерно километра два. Всем выходить туда опасно. По этой дороге до самого Пригорья пойдут только Тамара с Толиком.

Павлик тревожился за их судьбу. Плохо, что не удалось побывать у младшей сестры в Артемовке, она, конечно, подробно бы рассказала о старшей сестре, у которой предстоит остановиться Тамаре. Может быть, сестра уже переехала, может быть, немцы сменили название улицы, раньше улица называлась Сталинской. Разве они оставят такое название? Тамаре надо торопиться, уже прошло два дня, а всего сроку — пять. Павлика удивляло самообладание Тамары — ничем она не выдала своего страха или беспокойства. Что это — привычка или сила воли? Говорят, раньше она была учительницей. Наверное привыкла сдерживать себя, не показывать перед учениками подлинных чувств?.. А ведь если попадется в лапы фашистам, они ее не помилуют, она хорошо знает об этом.

Павлик вздохнул. «Эх, вернулась бы жива-здорова!»

Неподалеку от дороги Павлик взобрался на высокое дерево. В бинокль была видна серая лента пустынной дороги. Проехала подвода… Прошли три женщины, таща за собой телку… И снова пустынно и тихо на дороге. Жители сидят дома, подальше от греха, боятся попасть на глаза фашистам, не то примут за партизан да пристрелят без всякого суда и следствия. Люди стали бояться леса. Как только враг увидит русского возле леса, с перепугу стреляет не разбираясь. Чем дальше, тем больше каждый пенек кажется трусливому фашисту партизаном.

Павлик вернулся к своим, подошел к спящей Тамаре. Под ногой треснула сухая ветка, Тамара сразу открыла глаза. Партизанская жизнь выработала у нее эту привычку. Треснула ветка, — значит, кто-то идет, кто-то к тебе приближается.

— Ты уже проснулся? — спросила она Павлика. — Лицо у тебя какое-то странное.

— Да вот… для тебя дорогу высматривал. Дальше сами пойдете, без нас… Пойдем, ребята, пора выходить!

Партизаны быстро поднялись, осторожно двинулись в сторону дороги. В кустах, возле самой опушки, Павлик передал Тамаре письмо для сестры.

— Ну, счастливо, — глухо проговорил он. — Давай поцелуемся на прощание.

Они расцеловались. Толик открыто, по-детски радовался — новые места, новые люди, что-то интересное. Ведь он еще ни разу в жизни не бывал на большой станции, не видел городских домов. А Тамара еле-еле удерживала слезы.

— Счастливо, — проговорил Павлик и легонько погладил Тамару по плечу. — Будем ждать здесь же… Если что — пусть сразу бежит сюда Толик. Толик, место запомнил?

Мальчишка для виду огляделся, звонко ответил:

— Ну конечно, запомнил!

Разведчики пошли к дороге не оглядываясь. Павлика неудержимо тянуло за ними, ему казалось, что именно сейчас, как только они выйдут на дорогу, их встретят фрицы, именно в эту минуту он и должен помочь им.

Но если выйти за ними следом, тогда уж непременно увидят вооруженного Павлика и поймут, что дело нечистое. Лучше подождать. Если случится неладное, они подадут голос. Если немцы начнут стрелять, Павлик бросится на защиту, чего бы это ни стоило.

Тихо. Тамара и Толик скрылись. Прошло минут пятнадцать. Павлик облегченно вздохнул и дал команду уходить.

Тамара и Толик в крестьянской одежде— Толик в лаптях, Тамара в длинном ситцевом платье, в платке до самых бровей — шли по дороге.

Сзади затарахтела бричка. Тамара оглянулась. Тощий конь легкой рысью тащил за собой телегу, в которой сидели две пожилые женщины. Когда телега поравнялась с путниками, Тамара помахала рукой, прося остановиться. Женщина натянула вожжи.

— Куда вам?

— До Пригорья не подвезете? Устала я с мальчонкой…

— Садись, чего уж там. Все равно по пути.

Толик резво вскочил на телегу. Тамара уселась на задке. Женщина дернула вожжами, чмокнула, низким голосом протянула: «Но-о, шевели ногами!»— и конь снова пошел легкой рысью. Несколько минут молчали. Тамара не знала, с чего начать разговор. Неизвестно, что это за женщины: здешние, станционные или, может быть, деревенские. Начни выпытывать, заподозрят или, чего доброго, примут за партизанку да напугаются, сгонят с телеги. Женщины долго не могли молчать. Та, что погоняла лошадь, спросила:

— Издалека идете?

— Из Артемовки… Плохо там сейчас, вот я и решила в родные места вернуться. Раньше-то я здесь жила, в Пригорье.

— Земляки, значит, — отозвалась другая женщина. — На станции сейчас полно этой саранчи зеленой. Когда уж уберутся, господи? — Женщина вздохнула.

— Кто его знает, — неопределенно ответила Тамара. — Одни говорят, что немцы плохо обращаются, а другие, наоборот, говорят, хорошо.

Женщины ничего не ответили и молчали до самой станции. Перед шлагбаумом старшая спросила:

— А куда вам на станции-то? На какую улицу-то?

— На Сталинскую.

— Хватилась! Такой улицы уже целый год нету. Бургомистр ее по-другому назвал, забыла как.

— Да ничего, найду, места-то родные, — успокоила ее Тамара, зорко вглядываясь в окружающие станцию строения, жадно запоминая все: переходы через пути, шлагбаумы, стрелки…

У вокзала она поблагодарила женщин и слезла с телеги. Соскочил и Толик. Они пересекли привокзальную площадь, по которой лениво прогуливались немецкие солдаты. Их было много, — вероятно, ждали отправки эшелона.

Без труда нашли бывшую улицу Сталина и номер дома, который указал Павлик в своем письмеце. Во дворе они увидели немолодую голубоглазую женщину, которая выносила из хаты ведро с помоями. Тамара подтолкнула вперед Толика и спросила, не здесь ли живет Мария Семеновна Смирнова. Женщина поставила ведро на землю, и, с тревогой оглядывая пришельцев, ответила, что она и есть Смирнова.

— Мы к вам издалека, — продолжала негромко Тамара. — Привезли вам привет от брата.

— От Павлика? — Женщина всплеснула руками. — Так он же в армии! Больше года ни слуху ни духу. Проходите в хату, проходите!

В комнате хозяйка усадила гостей возле стола, заперла дверь на крючок, торопливо развернула письмо и, присев на старенький диван, стала читать.

Павлик писал, что сейчас пока не может сообщить, где находится, но, главное, жив и здоров. Писал, что эта молодая женщина — его жена, а парнишка — ее родственник. Просил сестру приютить их на несколько дней, покормить и постараться сделать так, чтобы они фрицу на глаза не попались. Насчет того, что Тамара партизанка, Павлик, конечно, и словом не обмолвился.

Мария Семеновна вздохнула, оглядела Тамару. Невестка ей, должно быть, понравилась, потому что женщина улыбнулась ей уже по-родственному.

— Отдыхайте, сейчас обед сготовлю. Чем богаты, тому и рады, — сказала она.

Пока Тамара с Толиком умывались, приводили себя в порядок, Мария Семеновна делилась своими горестями. На станции полным-полно фашистов. Порядки суровые; как стемнеет, лучше носа со двора не показывай, заграбастают и поминай как звали человека! Хватают без разбору: мужчина, женщина, девчонка — всех забирают и, по слухам, отправляют сразу в Германию. А еще хуже немцев — здешний бургомистр, три шкуры дерет, авторитет себе зарабатывает, перед немцами выслуживается.