Адий Шарипов - Фронтовые повести

Валя постояла перед плакатом, изображавшим германскую идиллию: на фоне готических шпилей мордастый парень в косоворотке играет на балалайке. Надпись убеждала: «Приехавшие в Германию будут обеспечены всеми благами хорошей жизни». Рядом висел еще один плакат с одутловатой физиономией Гитлера и надписью: «Фюрер вас любит».

В агитации особенно усердствовала газетенка «Родное слово», выходившая с разрешения оккупационных властей на русском языке.

Вот как описывал корреспондент этого листка отъезд первых добровольцев в Германию:

«Сегодня городской вокзал многолюден как никогда. После освобождения города от большевиков на вокзале еще не было такого большого количества гражданского населения. Более 300 человек отправляются сегодня в Германию. Привет великой Германии! Она предоставляет русскому народу работу. Русский народ, в свою очередь, показывает дружеское отношение к германскому народу. Нет сомнения, что все едущие будут добросовестно работать на порученных им участках. Будем делать все, что надо, не отказываясь ни от какой работы. Нам было сказано, что абсолютное большинство будет использовано на сельскохозяйственных работах, и от этого количество желающих ехать не уменьшилось. Кроме уже отъезжающих, в городскую управу приходят новые желающие ехать.

Большинство отъезжающих — молодежь, некоторые отправляются со всей семьей. Вот гр. Б. Он едет со своей семьей из пяти человек. Он несколько лет жил в Германии, жена его сама родом из Германии. Крепкий и бодрый, он не менее других доволен.

Его не пугает, что он едет далеко. Он знает, что там труд хорошо оплачивается, что Германия — страна культурная и справедливая.

Ровно в 13 часов началась посадка, и уже стоит паровоз для отправки.

Провожающие выходят из вагонов и приветственно машут руками.

В вагонах раздаются звуки гармошки, и несколько человек затягивают русскую песню. Скоро будем вспоминать, как о далеком прошлом, о большевистском иге.

А. Незаметный»

Об этом Незаметном, корреспонденте «Родного слова», рассказывала как-то Ася. До войны он был учеником дамского парикмахера. Учился он старательно, но безуспешно — провалился на первой же самостоятельной работе. Оккупация открыла перед ним возможность выдвинуться. Те, кто не брезговал грязной работой, подались в полицию и жандармерию. Незаметному же хотелось заниматься делом «чистым и деликатным»— он и до войны, терзаясь от неудач, считал себя непризнанным художником, человеком тонкого, изысканного вкуса. Служба в редакции, как показалось Незаметному, отвечала его наклонностям. В «Родном слове» неудачливый парикмахер быстро выдвинулся в репортеры. Писал он бойко, брался за любую тему. Все материалы газетенки предварительно просматривались в немецкой управе, и толстый карандаш солдатского цензора безжалостно проходил по шкодливым строчкам А. Незаметного, окончательно «шлифуя» их в духе требований насущного дня. Иногда казалось, что и сам А. Незаметный начинает думать как бы в переводе с немецкого, тогда писания его напоминали визгливый свист солдатской дудки.

В следующем номере «Родного слова» было опубликовано письмо из Германии, в котором некая Тамара писала о «райской» жизни, о том, как ее встретили и устроили в одной немецкой семье.

Валя читала и покачивала головой. Все, что обещалось добровольцам, было слишком хорошо, чтобы оказаться правдой. Она не сомневалась в обмане и жалела тех, кто по глупости «клюнул» на фашистскую агитацию. Она была довольна, что Ася теперь пристроена хоть уборщицей, а значит, в какой-то степени застрахована от мобилизации на принудительные работы. Пора было подумать и о себе.

На маслозавод Валя пришла в конце дня. Она увидела у дверей конторы длинную очередь женщин, пришедших по объявлению. Но оказалось, что устроиться на работу не так-то просто. Сегодня женщины напрасно простояли целый день. Теперь, видимо, не примут никого, потому что уже вечер, а немцы строго соблюдают распорядок рабочего дня.

Тем не менее Валя смешалась с толпой и стала ждать. На что она надеялась? Понятно было, что даже половине ожидающих едва ли удастся получить хоть какую-нибудь работу. А ведь на руках у этих женщин ребятишки, старые беспомощные люди. И они пришли сюда в надежде спасти их от голодной смерти.

Дожидаясь, когда откроется дверь конторы и кто-нибудь появится, Валя думала, что ее устройство на работу вызвано не только необходимостью как-то существовать, — этого в первую очередь требует задание, о котором говорил ей военный с двумя шпалами в петлицах. А раз так, она не имеет права отступать.

Заскрипела дверь, и из конторы вышел немецкий офицер в сопровождении гладко причесанного молодого человека в поношенном коричневом костюме. Натягивая перчатку, офицер с крыльца оглядел толпившихся женщин и что-то сказал переводчику. Молодой человек прокричал неожиданно тонким голосом:

— Сегодня контора закрыта. Приходите завтра к десяти часам.

Валя стала проталкиваться вперед. Внезапное решение, только сейчас пришедшее в голову, заставило ее пустить в ход локти. Нет, недаром она и в школе и в техникуме с завидным упорством зубрила проклятые спряжения немецких глаголов. Пригодятся. Должны пригодиться!..

— Господин офицер, — обратилась она по-немецки, — повторите, пожалуйста, когда прийти завтра.

Женщины вокруг Вали обернулись на нее и притихли. Офицер с крылечка внимательно оглядел девушку и сделал ей знак войти. Десятки настороженных глаз провожали ее, когда она взбегала по ступенькам.

Чернявый переводчик вежливо посторонился и пропустил ее в дверь.

Валя вошла в большую комнату. За столом сидел плечистый белобрысый немец, видимо, немалого чина, потому что офицер, пригласивший Валю войти, почтительно вытянулся и о чем-то доложил, указывая на девушку.

Немец за столом пристально взглянул на Валю. От его взгляда у Вали невольно сжалось сердце. Да, подумала она, задание будет нелегким.

— Где ты научилась по-немецки? — спросил белобрысый, не сводя с девушки немигающих глаз.

— Я училась в школе, — подбирая слова, с некоторой запинкой стала отвечать Валя. — У нас был кружок немецкого языка…

— Какая школа? Какой кружок? — неожиданно рассердился немец и с раздражением засунул палец за тесный ворот мундира.

— В советских школах действительно были кружки немецкого языка, — подтвердил чернявый переводчик.

Важный немец долго не мог унять раздражения. Наконец он дернул шеей и, не глядя на Валю, бросил:

— Пойдешь в цех.

Больше он не сказал ни слова. Валя постояла немного, затем почтительно поблагодарила его и, пятясь от стола, вышла.

Скрипучая дверь конторы громко хлопнула, и в ту же минуту Валя услышала, как в комнате, откуда она вышла, раздался громкий мужской смех. «Что-нибудь насчет меня!»— вспыхнула Валя и, быстро сбежав с крыльца, торопливо зашагала домой. Гоготание в конторе словно подталкивало ее в спину, и она спешила уйти подальше, чтобы не слышать этого оскорбительного смеха. «Пусть, — думала она, — пусть. Надо привыкать и к этому. И не то еще может случиться».