Олег Коряков - Странный генерал

– И трубку не успел выкурить, а уже к юбке потянуло? – встретила она Дмитрия. – Ну, если тебе так нравится наша компания, возьмись-ка поработай: костей для рагу нарубить надо.

Белла зарделась: ей приятно было, что Дмитрий – ее большой и добрый, ласковый Дик – пришел к костру. Однако молодая женщина смолчала, только бросила на мужа быстрый нежный взгляд, Дмитрий перечить Агате не стал: чего доброго, поднимет шум, начнет насмехаться.

– С удовольствием, мефрау, – без удовольствия сказал он и принялся за дело.

Петр, подложив под голову седло, устроился возле мужа Агаты, капрала Гуго Брюгеля, краснощекого, густобрового крепыша в уже изрядном возрасте. Возле отца сидели его сын Клаус, такой же крепкий и щекастый, только без единой сединки на голове, и внук Франс. Набивая трубку, Гуго добродушно подковырнул Дмитрия:

– Что, Дик, попал в переплет. Ну-ну, старайся.

Дик отмолчался.

Похмыкав в бороду, Брюгель принялся кусочком замши протирать свой роер. Он весьма гордился этим старинным голландским ружьем, доставшимся ему, наверное, от деда или прадеда. У ружья была латаная ложа и поржавевший длинный шестиугольный ствол. Порох засыпался в дуло, потом туда шомполом забивалась пуля, обернутая в пропитанный жиром пыж, и, наконец, на затравочный стержень надевался пистон. Проделывать все это Брюгель умел почти моментально, а стрелял из своей допотопной «пушки» самым превосходным образом: что такое промах, он не знал.

Петр заметил, что буры вообще очень неохотно расстаются со своими старыми ружьями. Правда, роеры были уже совсем у немногих. Большинство пользовалось английскими мартини, тоже старыми, но, в общем-то, добротными крупнокалиберными ружьями. На магазинную же винтовку стелсель-маузер, появившуюся недавно, небрежно махали руками: «для детишек». Калибр ее был лишь 7,6 миллиметра, слона не убьешь…

– Эта моя штучка еще славно послужит, – приговаривал Гуго, обиходя свое тяжелое ружье. – Не один английский глаз вобьет она в череп, помяните мое слово. А если вражья пуля мою голову скосит, – ты слышишь, Клаус? – возьмешь тогда этот роер из отцовских рук.

– Ладно тебе, отец! – с легкой усмешкой отмахнулся бородатый сын.

– «Ладно, ладно»… Вам, молодым, все «ладно»! – заворчал старый Брюгель и вдруг рассердился: – Эй, бабы, кормить скоро будете? Мне еще посты проверять…

У края повозочного ограждения послышались громкие голоса, потом оттуда в сопровождении нескольких возбужденных буров к палатке Бозе прошел какой-то высокий, интеллигентного вида человек. Под темными вразлет бровями живо поблескивали проницательные, все охватывающие глаза; фетровая шляпа на нем сидела как-то по-особенному изысканно, сапоги выглядели щеголевато, бородка клинышком и усы были подстрижены аккуратно и со вкусом.

Петр раздумывал, не пройти ли к начальству, – может, нужно что: наверное, приезжий доставил какие-то новости, – но, пока он размышлял, Бозе и незнакомец уже вышли из палатки и скорым шагом направились к коновязи.

За палаткой на траве валялся Каамо. Петр подсел к нему.

– Что такое ультиматум, Питер? – повернулся к нему юноша.

– А что это тебе вдруг пришло в голову?

– Сейчас у бааса Бозе был приезжий ассистент-фельдкорнет Луис Бота. Он сказал: «Ультиматум предъявлен – пушки заряжены». Потом они оба стали торопиться к комманданту.

– Ультиматум – это требование с угрозой. Например: отдай мне, Каамо, эту галету, что ты жуешь, или я тебя придушу!

– Ясно! – сказал Каамо и полез в карман. – Галета у меня есть еще. Пожалуйста.

Он вытянулся за эти три с половиной года, окреп и теперь физически мало в чем уступал Петру. До дней мобилизации они по-прежнему жили вдвоем в домике, заваленном книгами, и Петр, знавший уже по-настоящему много, терпеливо и охотно учил юного друга и с радостью замечал, что учение идет впрок. Даже Бозе, раза два или три случайно разговаривавший с молодым негром, удивленно разводил руками:

– Это какой-то… как их называют?.. феномен! Чернокожий и такой… знающий.

– А вы пробовали обучить грамоте других чернокожих? – усмехался Петр. – Узнали бы, сколько вокруг вас подобных «феноменов».

– Не болтай ерунду, Питер! Со своим черномазым дружком делай что тебе угодно, а других не касайся. Ты и так уже… Знаю я про ваши воскресные сборища…

Они много читали; в книжной лавке Деккера уже знали курчавого темнокожего парня, который, выполняя поручения мистера Кофальофа, нередко сам, на свой интерес, выбирал ту или иную книгу. Порой они спорили о прочитанном, Каамо в спорах злился, ему все же не хватало слов, он начинал кричать, дико сверкал белками, но до ссоры дело никогда не доходило. Обычно спор заканчивался веселой, почти ребячьей возней, барахтаньем, и Марта, часто навещавшая домик Петра, говаривала:

– Дети! Два больших ребенка. Один ребенок белый, другой ребенок черный, но все равно оба ребенки.

Сейчас «оба ребенки» валялись в густой траве за офицерской палаткой и грызли галеты, изредка весело переглядываясь и помалкивая. Молчать с другом – это тоже хорошо.

Подошла Белла:

– Ужин готов, Питер. Ты не видел Дика? Нарубил костей и куда-то исчез.

– Он пошел выпить кружку эля в палатку к Флинку, – отозвался Каамо; этот чертеныш всегда все знал.

– Ну, тогда пусть ест рагу холодным. А мы давайте – горячим.

Петр не любил есть у костра: его дружку Каамо было не положено сидеть вместе со всеми. Каамо брал еду в чашку и отходил в сторонку. Сегодня Петр сделал так же, и они превосходно поели вдвоем; только в стороне от костра очень уж досаждали москиты.

Стало темно. Торжественные плавные псалмы зазвучали над лагерем: буры перед сном всегда молились. Петр вышел за ряд повозок.

– Ты осторожнее броди тут, Питер, – сказал из ночи чей-то голос. – Во тьме-то не сразу разберешь, свой или англичанин.

– Ты же разобрал, – откликнулся Петр, не зная, кому отвечает.

– У меня глаз львиный, – сказали из ночи.

Медленно выползал из-за холма месяц. Это был месяц Южного полушария: рожки его загибались в сторону, противоположную той, что в Северном. Если в России рожки месяца смотрят влево, то здесь они смотрели вправо.

Тихой свежестью дышала горная степь. Привычно звонко и неумолчно свиристели цикады. Всполошно взметывались за темными повозками отсветы бурских костров. На востоке чернели громады лесистых Драконовых гор. Там были англичане. Туда предстояло идти отряду.

Гелиограф принес эту весть раньше телеграфа. В большом зеркале аппарата то вспыхивало, то потухало брошенное издалека отражение солнца, зеркало прерывисто мерцало, и гелиографист, безусый парнишка, эти мерцания запросто переводил на обычный человеческий язык.