Павел Павленко - Мартин Борман: «серый кардинал» третьего рейха

В сентябре 1938 года рейхсляйтеры были поражены шквалом громких почестей, которыми фюрер вдруг стал одаривать этого человека. Они не поняли сути произошедших перемен: Гитлер укрепил свою абсолютную власть, и институт рейхсляйтеров стал для него бесполезным пережитком прошлого. Отныне ему нужны были только беззаветно преданные, подобострастно-покорные последователи, для которых ни одно поручение фюрера не могло быть ни слишком простым, ни слишком сложным, ни слишком необычным, ни слишком неприятным. Приказ фюрера — единственно верный путь, и ради достижения поставленной цели надлежит проявить все мыслимое рвение, а если потребуется — даже немыслимое. Безусловно, в ближайшем окружении Гитлера в полной мере таковым сумел показать себя только тонкий психолог и гениальный бюрократ Борман: верным, надежным, покорным, услужливым, обладающим замечательной практической сметкой и готовым отбросить всякую щепетильность, если это необходимо для исполнения приказа.

Гитлер не раз отмечал, что Борман — единственный в его окружении человек, который ничего не забывает. Он доверял ему более, чем другим, даже в личных делах — а фюрер ревниво оберегал свои тайны и был чрезвычайно щепетилен в вопросах, затрагивавших его происхождение, прошлое, знакомства и отношения с женщинами. «Люди не должны знать, каков я на самом деле, откуда я взялся и из какой семьи происхожу», — говорил он своему племяннику Патрику Гитлеру.

Борман был посвящен во все тонкости этих проблем, ибо именно ему фюрер доверил заметать нежелательные следы прошлого и следить за тем, чтобы все аспекты его личной жизни подавались в нужном свете. 12 марта 1938 года, перейдя границу Австрии (во время аншлюса), Гитлер даже не остановился возле [207] дома, в котором родился. Тем не менее дом надлежало бережно сохранить, и Борману было приказано выкупить его вместе с расположенным на первом этаже рестораном, поскольку соседство пьяных орд выглядело бы кощунственно. Владельцы, братья Поммер, хорошо сознавали, какого рода недвижимость оказалась в их руках, и постарались как можно выше взвинтить цену. К тому времени они добились солидного положения в обществе и состояли в нацистской партии, но агентам Бормана удалось обнаружить наличие евреев в числе их предков. Тем не менее Борман заплатил им сто пятьдесят тысяч марок — превосходная цена за старую постройку в отнюдь не престижном районе. Сделка состоялась в мае, и дом перешел в собственность... Мартина Бормана! Гитлер не хотел, чтобы дом был как-то связан с его именем или зарегистрирован на балансе НСДАП, ибо со временем это могло бы вызвать у кого-нибудь ненужный интерес или сомнения в законности его прав на обладание оным.

Дом отца Гитлера в Леондинге (на южной окраине Линца), купленный в 1899 году, также перешел под опеку Бормана, которому предстояло многое сделать в Линце. Фюрер вознамерился превратить город, в котором прошли его школьные годы, в «новую жемчужину Дуная». К реализации этих великих замыслов привлекли цвет архитекторов третьего рейха — Германа Гесслера, Родерика Фика и Альберта Шпеера. Гитлер собственноручно готовил эскизы представительских зданий. Средства на работы шли, естественно, из фонда Бормана, откуда, по распоряжению фюрера, финансировались и затраты на собрание картин для городского музея изобразительного искусства.

Но были и такие детали, о которых жителям Линца помнить не следовало: например, об истории амурных похождений отца фюрера, трижды женатого [208] Алоиза Гитлера. Еще были живы члены достаточно респектабельных семей из пригорода Шпиталь, которые могли бы поведать кое-что о семейных тайнах. После аншлюса особенно рьяные журналисты попытались «раскопать» сенсационные материалы, но им вообще запретили что-либо публиковать.

Однажды Гитлеру сообщили, что на одном из домов в Шпитале, где в юности он действительно прожил некоторое время у своего дяди, появилась мемориальная табличка. Взбешенный, Гитлер первым делом позвонил Борману и, шипя от злости, приказал немедленно снять табличку и принять меры к тому, чтобы его имя никогда не упоминалось в связи с этой деревней.

В последний раз Гитлер виделся со своими знакомыми из Шпиталя в 1918 году во время отпуска. Начав политическую карьеру, он стал отдаляться от свидетелей своего прошлого. Чем успешнее шли его дела, тем больше становилась пропасть между ним и его родственниками. Гитлер считал контроль за своими родственниками особенно тонким и конфиденциальным делом, ибо стремился, чтобы люди как можно реже вспоминали об их существовании.

Религия, основанная на доброте, милосердии и вере в Бога, противоречила стремлениям диктатора, который не желал ограничивать себя какими-либо принципами. Впрочем, притеснению христиан находились и иные причины. Для фанатичных антисемитов непростимый грех христианства состоял уже в том, что корнями своими оно уходило в иудаизм. Да и среди бесхитростных христиан бытовало убеждение, что «евреи распяли нашего спасителя». Борман не придавал особого значения всей этой аргументации, ибо он вообще не давал себе труда задуматься над [209] причинами своей ненависти к евреям. Достаточно было бесконечно повторявшегося, словно заклинание кружащего в магическом танце тибетского монаха, партийного лозунга «Евреи — вот причина наших несчастий».

Как партийный функционер, вышедший из самых низов, он хорошо знал и поддерживал все выдвинутые против евреев обвинения: «вшивые торгаши с Востока», «еврейские эксплуататоры с Уолл-стрит», сионисты и ассимилированные евреи либеральной партии, Талмуд и учение Карла Маркса, — абсурдное нагромождение, призванное доказать существование некоего всееврейского заговора с целью захвата мирового господства. Бормана не интересовало «научное обоснование» расовой политики нацистского режима. Все, что Мартин знал о расах, он почерпнул из «Штурмер» и «Фелькишер беобахтер». О своей принадлежности к антисемитской организации (в начале двадцатых годов) он упоминал в анкетах лишь для того, чтобы подтвердить свой статус «старого борца». Впервые Борман соприкоснулся с практикой нацистского расизма, когда понадобилось принять меры, чтобы помешать евреям менять фамилии (одновременно возникла сопутствующая проблема: как быть с «арийцами», фамилии которых походили на еврейские?).

Во многих (особенно крестьянских) семьях, в «чистоте» немецкой крови которых сомневаться не приходилось, сохранилась давняя христианская традиция нарекать детей именами из Ветхого Завета. Следовало ли заранее оградить их от подозрения в принадлежности к племени «детей израилевых»? Истинный прагматик и прожженный бюрократ, Борман сразу предложил соответствующий способ: узаконить правило, согласно которому в личных документах каждого еврея к имени надлежало добавить обязательное дополнительное имя, в качестве которого он предложил использовать [210] «Ид» — от названия еврейского языка идиш{31}.