Юрий Гончаров - У черты

– Наталья Алексеевна Аргудяева, – не перешагивая порога кабинета, назвал Антону имя и фамилию редактрисы Серафим Волков. Аргудяевой он сказал:

– Вот вам, Наталья Алексеевна, рабочая лошадка, которую вы так просили, можете запрягать ее в редакционный воз. Не подведет: полное среднее образование, городской житель, фронтовик…

– Так проходите же сюда, что ж вы на пороге… – Аргудяева встала из-за стола, засуетилась, удобнее располагая стулья, поставленные в ее кабинете для посетителей. В полный рост она оказалась довольно высокой, тонкой в талии. На ногах ее были легкие изящные туфельки, а те белые валенки, по-сибирски – пимы, в которых она пришла, запрятанные, чуть выглядывали из-за шкафа, стоявшего рядом с ее письменным столом.

Наталья Алексеевна Аргудяева… Это имя Антон сохранил в своей памяти на всю последующую жизнь. Потом над ним было много всякого рода начальников – умных и не слишком, добрых, человечных – и жестоких, неотесанных, грубых, любивших дело – и любивших только самих себя, свои интересы, личные цели, одержимых карьеристскими вожделениями, но никто не относился к нему с таким теплом, уважением, дружбою и доверием, как первая его начальница Наталья Алексеевна. Она была умна, ее ум выражался в том, что бывает чрезвычайно редко: она понимала свои возможности и пределы, понимала, что редакционная работа – не ее сфера, незачем и не для чего ей в нее вмешиваться – и никогда не вмешивалась, не давала Антону никаких указаний, не делала никаких критических замечаний. Каждый номер газеты от начала и до конца готовил один Антон, а Наталья Алексеевна спокойно и доверчиво ждала результатов его работы; когда обе полосы бывали набраны, сверстаны, вычитаны от ошибок, оттиснуты на сырых бумажных листах, и ей надо было как редактору подписывать их в печать, она, уже взяв ручку с пером, только спрашивала у Антона:

– Здесь все правильно?

– Все, – отвечал Антон, – не сомневайтесь, Наталья Алексеевна.

И Аргудяева, не колеблясь, твердой рукой ставила в нужном месте свою подпись.

В те же дни недели, что шла подготовка очередного номера, и Антон то носился по районным организациям и предприятиям, собирая сведения о ремонте тракторов, надоях молока, о сборе теплых вещей для бойцов на фронте, об отправке металлолома в помощь металлургическим заводам, о количестве денежных средств на постройку эскадрильи «Алтайский колхозник», то спешно перерабатывал блокнотные записи в короткие информационные заметки для второй полосы, то вычитывал и поправлял уже набранные тексты и вместе с наборщиком-эстонцем гадал и прикидывал, как удачнее, выразительнее расположить их на полосе, Наталья Алексеевна просто тихо сидела в своем кабинете и рисовала на плотной бумаге школьных альбомов, на отдельных листках, даже в большом блокноте с печатным грифом «Редактор районной газеты «Сталинский клич» разнообразные кукольные головки. Однажды в ее отсутствие Антон зашел в кабинет и посмотрел ее творчество. Наталья Алексеевна, мордвинка по отцу, от которого она унаследовала свой разрез глаз, была несомненно талантлива. Нарисованные ею кукольные мордочки трогали и умиляли. Были куклы веселые, смеющиеся, счастливые, просто в экстазе радости, были огорченные, обиженные, плачущие, недовольные, сердитые. Были серьезные и задумчивые, с печатью каких-то уже не детских мыслей и желаний, которые проявятся у них в недалеком будущем. Было совестно это делать, но Антон не удержался, стащил два-три листочка с кукольными головками себе на память.

Когда пришли совсем другие времена, наступила эпоха Барби, покорившей все страны, весь свет, Антон вспомнил о Наталье Алексеевне Аргудяевой, тихой, скромной, никому не известной художнице, о которой он давно уже ничего не знал и не слышал, и он подумал – как думал много раз по многим другим, схожим поводам: боже, как же безмерно талантливы у нас люди, во всем, чем бы они ни занимались, так было всегда и так есть, и как редко выпадают им удачи, признание, счастливая судьба, простое везенье! Такие бы условия, внимание и заинтересованность, какими обладали, какие получили для своей работы творцы Барби – да Наталье Алексеевне Аргудяевой, жившей и трудившейся в сибирском сельском районе в малюсенькой, ничтожной артели из десяти-пятнадцати человек и так, наверное, и оставшейся там безвыездно жить и бесславно, незаметно, неоцененно трудиться, – да какой бы фурор произвели ее работы! Да слава бы ее милых куклешек стократно бы превзошла и затмила славу и успех и Барби, и другой американской знаменитости – Синди, и всех их разрекламированных бесчисленных сестер и подружек!..

Остальную часть редакционного помещения на правах хозяйки показала Антону уже Наталья Алексеевна. Рядом с редакторским кабинетом находилась комната побольше. В ней стояло три голых стола, испачканных чернилами, на каждом столе – заправленная семилинейная керосиновая лампа с чистым стеклом. Это была комната секретаря редакции и двух литсотрудников, которых забрали на фронт и которых теперь должен был заменить один Антон.

В правой половине дома находилась типография. Она представляла просторный зал со многими столами. На плоском, с железным покрытием, верстались, проще говоря, составлялись, складывались из наборных узкими колонками статей газетные полосы, превращавшиеся в заключение производственного процесса в страницы «Сталинского клича». На других столах в наклонных плоских ящиках со множеством отделений, ячеек лежали свинцовые литеры – шрифты разного вида, разной величины. Эти плоские ящики – по метру в каждой стороне – назывались наборными кассами. В дальнем углу под висевшей на проволоке большой керосиновой лампой с абажуром стояла печатная машина с огромным колесом и рукояткой, за которую крутили колесо, чтобы машина действовала. Называлась она «американкой». Такого типа печатные машины появились еще на заре газетного дела. При виде «американки» в воображении Антона сейчас же всплыл молодой Марк Твен, выпускавший свою газету в одном из небольших американских городов с такими фантастическими новостями, что одна половина жителей спешила скорее подписаться на новоявленную газету, а другая – обдумывала, как бы изловить и побить ее редактора. И конечно же, не могли не вспомниться революционеры-подпольщики, печатавшие на «американках» свои пламенные прокламации.

В типографии находился седоватый мужчина лет пятидесяти, невысокий, коренастый, плотный, в очках на мясистом носу; из ноздрей у него торчали кисточками серые жесткие волосы. Антон догадался, что это и есть тот наборщик-эстонец, про которого ему говорил завотделом райкома. Эстонец разбирал набор прошлого номера газеты: бормоча про себя текст статьи, чтобы не ошибиться в буквах, он правой рукой разбрасывал свинцовые литеры по ячейкам, отделениям кассы. Плавные движения его руки напоминали руку сеятеля, рассыпающего перед собой семена.