Юрий Гончаров - У черты

Глаза у чиновника, когда он излагал все это Антону, были безгрешно-ясные; было видно, что подобные случаи ему не в новинку, в практике министерства они происходят сплошь и рядом, к ним привыкли, никому они не портят аппетит, не мешают спокойно спать.

Постигшая Антона неудача словно бы широко открыла ему глаза. Со всей ясностью он увидел, что живет и действует в царстве бездушных, мертвых бюрократов, которым важно и дорого только одно: личное благополучие, прочность кресел под своими задницами, карьерное движение вверх по лестнице должностей и званий, и, следовательно, увеличивающихся от этого выгод и благ. А все остальное – трын-трава. Хоть сквозь землю все провались, могильным прахом засыпься…

А дальше в его жизни, видении и восприятии окружающего все нанизывалось уже на один этот стержень. Можно было буквально изнемочь от постоянных стычек с безразличием, всевозможными нелепостями, запретами, которые не укладывались в здравый смысл, которым не существовало никаких разумных объяснений. Сотрудникам НИИ дали кусочки земли в четыре сотых гектара под огородные грядки и плодовые деревья. Без хижины, домика, где можно укрыться от дождя, ветра, выпить чаю, отдохнуть от труда с лопатой в руках на грядках – на участке нельзя. Хижину – строй, но легкого типа, только в один этаж и обязательно без печки. Почему? Без печки в садовом легком домике уже в сентябре не усидишь и не заночуешь. Нет, печку категорически нельзя! Поставить разборный переносной гараж для автомашины, чтобы укрыть ее от непогоды, – тоже нельзя. Почему? Машина же ржавеет под дождями, от солнца страдает краска. Пусть ржавеет, пусть выгорает – нельзя! Поставил самовольно – приедет трактор, подцепит и стащит в овраг. Уродились, скажем, яблоки, есть излишек – вынести на рынок и продать людям нельзя. Нарушение правил торговли. У нас нет частной торговли, занятие частной торговлей – уголовное преступление. Села старая бабка на уличном углу с корзиной каленых семечек, продает стаканчиками, чтоб выручить себе копейки на хлеб, на молочишко – милиция взашей гонит бабку с ее семечками, тащит в участок – составлять протокол, налагать штраф. А коли у дачника народились яблоки и он хочет излишек продать – неси их в кооперацию, там возьмут за копейки, которые не окупают ни труда, ни времени; яблоки свалят в общую кучу; нужных, оборудованных помещений, холодильников для хранения плодов и овощей в кооперации нет, тары в нужном количестве – тоже. Яблоки – вещь скоропортящаяся, день-другой – и они превращаются в гниль. А с гнилью что делать? Да что – на выброс. Убыток, жалко? Да ничего подобного. Это купцы когда-то прежде беспокоились и хлопотали, чтоб их товар зря не пропал, все в дело, в ход пошло, жалели и ахали, если хоть на копейку убыток, потому что копейка своя, умом и трудом нажитая. А кооператоры – просто служащие, не их же собственные, личные деньги пропали – о чем горевать? Составили акт, сослались на неблагоприятные условия, на что-нибудь еще, списали со счета – и тут же начисто позабыли…

Жизнь, если не пребывать от нее в стороне, в пассиве, а начать что-то делать, как-то действовать, чего-то желать и добиваться, оказывалась состоящей почти из одних запретов. И то нельзя, и это нельзя. Все нельзя. Любая инициатива, проявление любой энергии, мысли, предложений и требований сделать, устроить что-то лучше, удобней, эффективней – обязательно наткнется на запрет. Запреты чиновничеству необходимы, выгодны: видимость деятельности, оправдывают существование. Всего же паче – снимают ответственность. Что-то допустил, разрешил, позволил – и страшно. А вдруг вышестоящее лицо или лица не одобрят? Рассердятся. Начнется дознание: кто разрешил, кто позволил? А запретил – и ничего нет, ничего не происходит, не тревожит. Нет ответственности и страха не угодить, оказаться в виноватых…

Иногда Антон думал: вот бы что изобрести – такую счетную машину, подсчитывающую киловатты нереализованной, впустую пропавшей и пропадающей народной энергии. Усилий талантливых одиночек во всех областях человеческой деятельности, целых коллективов – научных, творческих, разбивающих свои лбы о воздвигнутые непреодолимые преграды и в конце концов оставляющих свои попытки, гаснущих на корню – уже без всякой охоты и способности когда-либо воспламениться вновь. Благоденствие любой страны, любого народа возникает исключительно из размаха инициативы, самодеятельности, свободы в проявлении физических, умственных, духовных сил, предприимчивости на всех этажах общественного здания. А действующий государственный механизм, видел и постоянно убеждался Антон, был направлен на совсем обратное: глушить любую инициативу, тормозить каждое предложение снизу, каждую частную предприимчивость. Живи и действуй только по указаниям сверху. Раз нет разрешения, указаний – то сиди и не рыпайся. Значит, не требуется, чтобы ты выскакивал, лез наперед. Потребуется – скажут. Дадут команду. Вот тогда действуй. Но опять же строго в тех рамках, что будут обозначены. Именно так, как будет предписано…

В годы правления Хрущева обозначились некоторые послабления. Этот процесс даже получил название оттепели. Начали строить жилые дома для населения, задыхавшегося в тесноте, без элементарных удобств: холодной и горячей воды в квартирах, возможности помыться, постирать, воспользоваться теплым туалетом, а не допотопным сортиром из щелистых дырявых досок с вонючей выгребной ямой во дворе. Позволили коллективные туристические поездки за границу.

Но какими обставили их препятствиями, ограничениями! Надо прежде всего получить рекомендацию-характеристику на том предприятии, где работаешь, за подписью трех главных лиц: директора, парторга и профорга. С приложением большой круглой печати. Три главных руководящих лица становятся заложниками поехавшего за границу туриста, расплатятся должностями, своим жизненным благополучием и благополучием своих семей, детей и жен, партийными билетами, если турист за границей что-нибудь натворит: напьется, с кем-нибудь там поскандалит. А главное – если не вернется назад. Останется в капстране, капиталистической стране, как политический противник советской власти, объявит там себя политическим эмигрантом, попросит политического убежища.

Произойти подобное, конечно, могло, но сколько «беглецов» нашлось бы на общее число просящихся в турпоездки? Процент этот был чрезвычайно мал, просто ничтожен. Однако под подозрение были поставлены все без исключения.

А здравый смысл говорил совсем обратное: если человек не хочет жить на родине, если она ему не мила, если он только лишь внешне, вынужденно притворяется ее гражданином, ее верным сыном или дочерью – да пусть уезжает, куда хочет, скатертью дорога. Наша народная среда станет от этого только чище, крепче, монолитней. Народ, страна избавятся от тех, кто только и смотрит «за бугор», кто в трудный, кризисный момент неожиданно для окружающих станет предателем, перебежчиком.