Николай Черкашин - Белые манжеты

Служба оказалась легкой и необременительной. В береговой базе подводных лодок матроса Голицына назначили заведующим шумотекой при классе, где тренировались лодочные гидроакустики. Это было что-то вроде лингафонного кабинета, только вместо кассет с записями иноязычных текстов Дмитрий выдавал пленки с шумами винтов различных кораблей: авианосцев и крейсеров, эсминцев и подводных атомоходов, рыбацких судов и грузовых транспортов. А еще были бобины с записями голосов морских рыб: сциен, дорад, тригл и даже дельфинов.

Времени хватало и на книги и на письма.

Дмитрий наговаривал свои послания на пленку, затем наматывал ее на жесткие открытки, запечатывал в конверт и отсылал Ксении через городскую почту. Разумеется, он рассказывал ей о том, как трудна служба на подводных лодках (понаслышке от знакомых гидроакустиков), как прекрасно полярное сияние (видел однажды сам), как шумливы и говорливы под водой рыбы (слышал сам, но только с магнитофона)… Ксения отвечала редко, но регулярно — раз в месяц. Она писала, что ее распределили в подмосковный центр космической радиосвязи, что работа ей нравится, но о ней не расскажешь подробно, что зима в Москве никуда не годится — то мокрые гололеды, то дождливые снегопады…

С весны письма прекратились, и Голицын подумал поначалу, что Ксению и вовсе засекретили в ее центре. Утешался Дмитрий тем, что через неделю-другую и без того недолгая его служба кончалась, а до Москвы скорый поезд «Арктика» идет всего тридцать два часа. Но тут пришло коротенькое письмецо… Дмитрий пробегал убийственные строчки, и они прыгали в глазах фиолетовыми пружинками…

Ему и в голову не приходило, что Ксения может выйти замуж. Даже странно было представить: Ксения, такая серьезная, такая правильная, такая насмешливая, и вдруг загс, свадьба, муж…

В Мурманске, коротая время перед московским поездом, Дима посмотрел фильм «Романс о влюбленных» и был поражен — до чего же точно кто-то вывел на экране его жизнь, его матросскую любовь… И конечно же, захотелось вот так вот, как этот морской пехотинец из картины, прийти к неверной невесте в распахнутом бушлате, с чубом, взвихренным из-под геройской бескозырки, и устроить знатную бучу или просто испепелить презрением изменщицу и то сухопутное ничтожество, на которое променяла она его — матроса-североморца.

Полдороги Голицын просидел за столиком вагона-ресторана, глядя в окно и поглаживая бокал-неваляшку. Менялись соседи-попутчики — он никого не видел и не слышал. Потом подсел полный и лысый капитан 3-го ранга с инженерными «молоточками» на погонах, глянул на нарукавный «штат» голицынской фланелевки.

— Радиотелеграфист? — поинтересовался «кап-три».

— Гидроакустик, — вяло ответил Дмитрий.

— Дэмэбэ играешь?

— Дэмэбэ…

— Слушай! — оживился толстяк. — Мне гидроакустики во как нужны!.. В школу мичманов пойдешь?

Голицын, не тая горькой и язвительной усмешки, покачал головой. Капитана 3-го ранга это только раззадорило:

— Ну сколько ты будешь получать на гражданке?! Ну три полста от силы… А мичманом? Смотри сюда!..

«Kan-три» извлек из кармана электронный калькулятор, и на экранчике запрыгали зеленые цифры:

— Это за должность… Это за выслугу… Это «полярка»… это «гробовые»… Тьфу!.. «подводные», если на лодки попадешь. Это эмдэдэ — морское денежное довольствие… При пересечении кораблем линии Тромсё — Бустер пойдет валюта в бонах… Ну-ка, итого — ого-го!

— Нет.

— Не пойдет служба, через два года спишешься мичманом запаса. Две звезды — почти офицер!

— Нет.

— Ну заладил — «нет» да «нет»… По специальности будешь служить. Диплом не пропадет… Кортик выдадут, — выбросил искуситель последний козырь. — В белой тужурке будешь ходить — все девушки твои!

Голицын улыбнулся зло и печально.

— Нет!

— Ну ладно, — вздохнул незадачливый вербовщик и набросал на бумажной салфетке адрес. — Возьми. Может, надумаешь. Москва, она, братишка, бьет с носка!

И настырный «кап-три» отстал.

В Москве на площади трех вокзалов Голицын швырнул черный портфель с нехитрыми пожитками в такси и назвал останкинский адрес…

…Из зеркала лифтовой кабины на него смотрел бравый парень: бескозырка-маломерочка сдвинута на брови, белое офицерское кашне подчеркивало угольную чернь бушлата, в распахе ворота — сине-белая рябь тельняшки, ядреное золото пуговиц и фосфорическое сияние на погонах литер СФ, покрытых светонакопительной краской. И еще глаза, темные от гнева и печали.

Звонок под его пальцем сыграл «боевую тревогу». Дверь открыла Ксения — чужая, стройная, шемяще красивая. Она не охнула, не отступила назад, не пришла в смятение… Да что там в смятение… Разве что удивилась и в веселом изумлении закружила Дмитрия в прихожей.

— Ну-ка повернись, покажись!.. Убиться можно. До чего хорош!.. Идет тебе черный цвет!.. Идет… И ленточки с якорями — с ума сойти… Ну раздевайся! Сейчас Юра придет. Вместе поужинаем.

Все гордые слова и скорбные монологи, выстраданные под стук вагонных колес, рассеялись сами собой, и Дмитрий, покорно поплелся в ванную мыть руки.

— Кто он такой, этот твой Юра? — спросил Голицын, тщась изо всех сил придать голосу ледяное презрение.

— Луноход по телевизору видел? — Ксения таинственно понизила голос: — Вот он один из тех, кто им управлял… Только я тебе этого не говорила!

Голицын ошеломленно молчал, не зная, верить или не верить, не зная, что сказать, о чем спросить… Но тут пришел муж. Без звонка в дверь. Скрежет его ключа больно отозвался в сердце или выше, а может, чуть в стороне… У Димы всегда была тройка по анатомии…

— У нас гости. — Вышла навстречу Ксения. — Мой школьный товарищ — Дима Голицын.

Дима поправил «гюйс» и протянул каменную руку немолодому уже крепышу в чудовищно затертой летной кожанке. Ветхость куртки подчеркивали свежайшая сорочка при отменном галстуке и белоснежные манжеты. Что это за куртка — прихоть ученого чудака, вызов моде или дань прошлому, Голицын так и не разгадал, хотя странный наряд так и ударил в глаза; Дмитрий сверлил взглядом человека, который отнял у него Ксению. Крепыш не относился к разряду красавцев и был старше Голицына, как, впрочем, и Ксении, лет на десять. Дмитрий не без довольства отметил и мешки под глазами, и сединки в висках: «Старик… Не могла помоложе найти». Но едва «старик» начал рассказывать с шутками-прибаутками о новом запуске, как в ту же минуту превратился в озорного, смешливого парня — энергичного, резкого, почти стремительного. Он рассказывал о том, о чем простые смертные узнают по радио лишь наутро. Рассказывал без пижонства, без многозначительных недомолвок — просто, обстоятельно, с радостной обреченностью человека, влюбленного в свою работу: другой нет и не будет. Одна на всю жизнь — жестокая, изматывающая и прекрасная… Точно такими же глазами смотрел крепыш на Ксению. И та отвечала ему короткими счастливыми взглядами.