Николай Черкашин - Белые манжеты

Дмитрий старался не замечать этих переглядок. Ему удалось рассмотреть, что под белыми манжетами, далеко вылезшими из рукавов кожанки, скрываются фиолетовые рубцы, какие бывают на коже после сильных ожогов… Скрытое величие этого человека с каждой минутой становилось все ощутимей.

Когда настал черед гостя поведать о морской жизни, Голицын стушевался вовсе. Ну не о шумотеке же рассказывать? Самым ярким переживанием последних недель службы была суета вокруг «дембельского костюмчика» — тайные визиты в ателье, где в будущие «клеша» вшивались запретные клинья, переговоры со шляпным мастером насчет фирменной бескозырки, выпиливание из мыльниц славянских литер СФ — северный флот, и прочие пижонские хлопоты.

Он покидал дом Ксении с мерзейшим чувством собственного ничтожества. Надо же — просидеть год в теплом кабинете, а потом корчить из себя моремана, героя-подводника.

Вспомнилось вдруг, как прятал перешитую форму и несезонный бушлат на вокзале в ячейке автоматической камеры хранения, как таил заветный шифр, как торопливо переодевался в вагонном туалете, как ловил в метро взгляды девчонок…

Через три тягомотных дня, заполненных шатанием по кафе и неотступными вопросами «Кем быть? Где работать?», Голицын отыскал в бушлате бумажку с адресом мичманской школы и купил билет до Мурманска.

Моряком так моряком!

Курсантскую практику Голицын проходил на подводной лодке капитана 3-го ранга Абатурова.

В свои тридцать шесть Абатуров как командир лодки был староват. По службе его уже обгоняли кавторанги в возрасте Иисуса Христа.

Историю абатуровского командирства знала вся эскадра. Из училища парень рвался на подводные лодки, но попал на старый эсминец, который вскоре ушел в консервацию. Несмотря на то что корабль стоял на приколе, в моря не ходил и особых шансов отличиться своим офицерам не давал, лейтенант Абатуров быстро вырос до старшего помощника командира.

Карьера довольно редкая и завидная. А он все три «надводных» года бомбардировал отдел кадров флота рапортами: «Прошу перевести меня на подводные лодки… Согласен на любую должность, в любой гарнизон». Рапорты возвращались с неизменной пометкой: «Вакансий нет». Об этой переписке узнал некто из адмиралов-подводников, вызвал к себе неугомонного лейтенанта: «Есть место командира группы. Пойдешь со старпомов?»

Абатуров согласился и начал карьеру с нуля — командир группы, командир отсека. Ему уже шел двадцать восьмой год, и кадровики занесли его фамилию, которая всегда и везде открывала любые списки, в графу «Неперспективные офицеры». Правда, судьба подарила ему шанс стать флагманским связистом. Но Абатуров не захотел уходить в штаб, на берег, остался на лодке. Это стоило ему личной жизни. Пока он был в очередной «автономке», невеста уехала в Одессу и не оставила адреса.

К тридцати годам, когда иные офицеры уже становятся к командирскому перископу, Абатуров едва вышел в «бычки» — в командиры боевой части связи с одновременным начальствованием над радиотехнической службой. Правда, на его кителе посверкивала серебряная «лодочка» — знак о допуске к самостоятельному управлению подводным кораблем. Никто даже не заметил, как он сдал все зачеты и получил — единственный среди радиоофицеров — этот заветный подводницкий знак, который, как орден, носится справа и крепится к тужурке не на пошлой булавке, а привинчивается рубчатой гайкой с клеймом монетного двора.

Дальше был самый фантастический этап абатуровской карьеры. Документы молчат, говорят легенды.

Будто однажды на больших маневрах перед самым выходом в торпедную атаку посредник «вывел из строя» командира лодки и велел старпому возглавить корабельный боевой расчет. Старпом совершенно не был готов к этой роли, и с ним случилось что-то вроде шока. Он сжимал микрофон боевой трансляции и не мог выдавить из себя ни слова. Текли драгоценные секунды… И тогда из закоулка центрального поста, там, где мерцал светопланшет надводной обстановки, выбрался капитан-лейтенант Абатуров, взял у старпома микрофон и блестяще провел атаку! То было явление Золушки на торпедном балу.

После маневров «неперспективный офицер» был назначен старпомом этой же лодки, минуя ступень помощника командира. А еще через пару лет получил направление на Классы командиров подводных лодок. Тут судьба подставила подножку. На медкомиссии выявилось, что правый — «перископный» — глаз Абатурова близорук. С таким зрением не то что в командиры идти, из плавсостава списываться надо.

Другой бы запил от такого выверта фортуны. Но Абатуров ухватил рукояти командирского перископа как быка за рога.

Кто его надоумил — неизвестно, но только оказался он на другой день после медкомиссии в Москве у знаменитейшего профессора-окулиста. Чтобы попасть к нему в институт и записаться в очередь на прием, надо было записаться прежде в очередь к гардеробщику, ибо в многоместной раздевалке не хватало номеров для всех страждущих. Запись велась ежеутренне за час до начала работы метро.

Как удалось Абатурову, человеку без «мохнатой руки» в столице, попасть в первый же день приезда к профессору, легенда умалчивает, ибо тут меркнет фантазия мифотворцев. Известно лишь одно, что старик-гардеробщик полвека тому назад служил на линкоре «Парижская коммуна» вещевым баталером и с тех пор питал большое уважение к черным флотским шинелям…

Профессор-окулист сделал всего лишь вторую успешную операцию по хирургическому устранению близорукости. Абатуров согласился стать третьим пациентом и расписался в бумажке, которая снимала с глазного хирурга ответственность в случае неудачи.

Через полмесяца капитан-лейтенант с серебряной лодочкой на груди увидел свою фамилию в списке принятых на Классы — увидел двумя глазами с дистанции, как он уверял, в один кабельтов. [2] 185,2 метра.

Много позже, после Классов, когда командиру подводной лодки капитану 3-го ранга Абатурову сказали, что если он не подаст нынче рапорт в Морскую академию, то в следующем году он не пройдет туда по возрастному цензу, «неперспективный» командир рапорта так и не написал. Ушел в очередной поход, из которого вернулся с орденом Красной Звезды.

Вот такой человек заглянул к концу голицынской стажировки в старшинскую и, сбив пилотку на затылок, весело спросил:

— Ну что, мичман, придешь к нам служить?

И судьба Дмитрия Голицына решилась в тот же миг.

— Приду, товарищ командир!

Подводная лодка дрейфовала в Средиземном море. С мостика приказали открыть гидроакустическую вахту, и мичман Голицын, не чуя ничего дурного, включил аппаратуру на прогрев. Через несколько минут бодро прокричал в микрофон: