В. Дайнес - Правда о штрафбатах - 2

С фронта Степан Алексеевич пришел с двумя ранениями, тремя орденами и с женой Еленой Михайловной. Знали они друг друга давно, с самого детства, поскольку росли в одной деревне под названием Шершалан. И на фронт чуть ли не одновременно пошли. Только служила Елена Михайловна не в штрафбате, а в контрразведке в 15-й авиабазе Северного флота…

Челябинский рабочий. 2004. 6 ноября

«Документальные» кинокадры, известные всем, об окружении немцев под Сталинградом, когда солдаты бегут навстречу друг другу по заснеженному полю, были сняты кинооператорами позже, с подразделениями, специально выделенными для исторической съемки. Прорывали же оборону немцев и замыкали кольцо Сталинградского окружения штрафники. В съемках они не участвовали, как, впрочем, и в Параде Победы на Красной площади в Москве.

Со многими из этих людей я познакомился позже, когда работал над сценарием фильма «Штрафники». Не все, с кем удалось встретиться, были готовы откровенно рассказать о своем прошлом, о «непрописанных» страницах войны. Ко многим я опоздал.

Не хочется предвосхищать своих героев. Как складывались их судьбы в войне и кем они были, вы поймете из их монологов, представляемых здесь вам. Замечу лишь, что те, кто говорил со мной открыто, хотели, чтобы эти черные страницы нашей фронтовой правды когда-нибудь стали известны людям.

Буду благодарен, если ветераны напишут мне: 119021, Москва, Зубовский бульвар, д. 16–20, кв. 77.

Евгений Швед, кинодраматург

Военюрист Александр Александрович Долотцев:

— Сейчас легко рассуждать. Всякий студент-юрист разберется да осудит еще. А тогда, во время войны… В экстремальных ситуациях другой меры наказания, кроме как расстрел, не было дано! Всякая другая мера — избавление от войны и от смерти, потому что гибли, как правило, все. Мы тоже — прокуроры, трибунальцы — гибли.

Сталинизм проявлялся в привлечении людей по ст. 58, т. н. «антисоветская агитация». А в том, что за переход на сторону врага мы судили, меня никто не упрекнет. Во всех странах за измену Родине судят, за членовредительство тоже. Война требует жестокости.

Конечно, помню свой первый приговор. На нейтральной полосе задержали армянина при попытке перейти к немцам. Трибунал приговорил его к 10 годам, но фронтовое начальство не утвердило. Сказали — несерьезно. Дело ко мне и попало. Как быть? Я — судья. Приговорил к смертной казни. Так и запомнил первый смертный приговор: читаю, а у самого коленки дрожат…

Приговоры встречали спокойно. За всю войну только один-единственный обматюкал судей. У него по 58–10 за контрреволюционную агитацию — высшая мера наказания. «Ну, — говорит, — и мудаки же вы!» Теперь, я думаю, прав он был.

В современных фильмах о войне многое не так. Она ведь гораздо жестче была. Когда нас бомбили — кишки на проводах да на деревьях висели. Или шапка, или шинель. Особенно под Харьковом, когда мы отступали, нас так молотило! Никто не знал, удастся выбраться или нет. Бомбы рвутся справа, слева! Земля ходуном. А мы — назад. Теперь не понять ту трагедию. Мы же плакали, когда отступали. Думали на ЕГО территории воевать и что отступаем лишь первые дни…

Уже и пополнение появилось, а нас все продолжали гнать. Из-под Харькова вон куда бежали: одни в Сталинград, другие до Владикавказа. Куда дальше — в Турцию, что ли?

Страшно, когда бежит неуправляемая масса. Тут и скот эвакуируется, и люди. Заполнили все дороги, мешают войскам отступать. А немец летает, и с высоты 50 метров всех расстреливает. Куда бомбу ни бросишь — везде попадешь. А мы деревню за деревней без боя оставляем. Деревенские нас кормят, последним куском делятся! Ем я тот хлеб и знаю, что через час отступлю, уйду. Но молчу! Не говорю, не имею права! Это же подло было. Просто предательство по отношению к ним! Знаем — и не говорим. И народ оставляем… Если скажем, они тоже побегут — нам осложнят дорогу. Как нам было стыдно и больно! Перед людьми, перед стариками.

Рассматриваю дело: четыре человека из запасного полка готовились перейти на сторону врага. Спрашиваю. Объясняют, что был разговор, но не конкретный. А вообще-то их, мол, к этому подбивал такой-то. Почему его не привлекли? Вызываю.

Четверо на него показывают, я тоже нажимаю, а он крутится-вертится. «Не сам, — отвечает, — мне старший лейтенант приказал такие разговоры вести». — «Какой?»

Вызываю этого старлея, оперуполномоченного. Беру подписку за дачу ложных показаний, за отказ от дачи показаний. Зачитываю показания свидетелей. А он заявляет: «Ничего не буду отвечать, это наша оперативная работа!» У меня аж закипело! Паразиты! Мало нам изменников настоящих — не все же добросовестно воевали, сколько еще и перебегало на сторону врага! Но зачем искусственных-то делать? По неопытности своей и горячности думаю: «Доведу-ка я это дело до конца!» Нет, говорю, вы дали подписку, и я вынужден буду вынести определение о привлечении вас к уголовной ответственности.

Оказывается, они держали в запасном полку сексота, он на них работал. Его за это на передовую не отправляли. Не будет «бегать» — отправят со всеми. Вот он и готов был из шкуры вылезти. Людей погубить — не себя! Находит и подталкивает…

Олег Павлович Будничук:

Скороговоркой сообщают, что обвиняюсь в мародерстве. Рассказываю, как на самом деле было. Говорят, не имеет значения. Пытался объяснить — и слушать не хотят. Им все до лампочки — на меня есть «телега». Чувствую, совершенно пустое дело — защищаться: не переломить. Может, если бы просил о чем или речь держал… Я пожал плечами. Они меж собой шепнулись и зачитывают приговор: семь или восемь лет, не помню точно, с заменой штрафным батальоном. Я — без звука. Поворачиваюсь, а сзади сидит девушка, и ей говорят, чтобы документы подготовила. Очень симпатичная девушка. А в трибунале она переписывала начисто — у них, оказывается, решение заранее написано было! В течение пяти-семи минут все это и произошло.

Валерий Иванович Голубев:

В штрафной батальон я из авиашколы попал. Колючей проволоки восемь рядов — только тени за ней проглядывают. Станция Овчалы, около Тбилиси. Душа не хотела туда.

На воротах стоял огромный детина — «полтора Ивана». Что запомнилось — абсолютно бесстрастные глаза у него. Будто судьба глядит на тебя безразличным взглядом. Этот Иван притерся ко всему, видно, не первый год там был, командовал воротами. Никакой пощады от него ждать не приходилось.

У многих штрафников война началась сразу, как только они пересекли ворота штрафбата. Там болтались «старики», устраивали «проверку» вновь прибывших: кто позволял себя раздеть — раздевали… Эту дань переводили в деньги и давали, говорят, взятку начальству, чтобы их не отправляли на фронт. Они были те же штрафники, но сплотились, создали банду.