Наполеон Ридевский - Парашюты на деревьях

Послышался какой-то шум. Я раскрыл глаза. Генка стоял рядом с автоматом наизготовку. По просеке, в сторону, откуда мы двигались еще во главе со Шпаковым, цепью шли люди. Над лесом уже поднималась луна, но лесного мрака она не рассеяла. Мы не могли рассмотреть, что это за люди. Только в полроста людей, составлявших цепь, просматривалась какая-то светлеющая полоса. Я замигал, думая, что у меня рябит в глазах. Когда неизвестные скрылись, я спросил Генку:

— Это померещилось или в самом деле с ними двигалась какая-то белая полоса?

— Мне тоже показалось вроде все опоясаны белым, — неуверенно ответил он. Позже мы решили, что это были нарукавные повязки со свастикой. Если это так, то в засаде были фольксштурмисты, а не кадровые солдаты, не полицейские и не жандармы.

— Давай снимем сапог, может, станет легче, — предложил Генка.

Но снять не удалось — нестерпимая боль. Распороли кинжалом голенище. Раны никакой не было, но нога страшно распухла, потемнела.

— Срежь, Генка, какую-либо загогулину, — попросил я его, — чтобы опираться можно было, как на костыль.

Пока Генка подыскивал палку, мысли мои были заняты Николаем Шлаковым. Я пытался представить, что случилось с ним, — ведь мы шли рядом, как когда-то шел я рядом и с Крылатых. Но я не видел, чтобы Николай падал. Что с ним могло произойти. Почему не отозвался? Может, тяжело ранен?..

Генка срезал двухметровую березку, обрезал ветки, замаскировал их, накрыл мхом и пенек. Я встал, попробовал идти, налегая на палку. С горем пополам можно передвигаться, но босая нога, болтаясь, цеплялась за землю, за ветки и очень болела. Пришлось подтянуть ее и подвязать сзади к ремню.

Так шаг за шагом мы пошли в одном направлении. Решили спрятаться где-либо в поле — ведь нас двое и места надо немного. Если гитлеровцы не обнаружат след и не пустят по нему собак, то в поле они искать нас не станут.

На рассвете я остался ждать на опушке, а Генка пошел обследовать поле. Метров за двести от леса была канава, такая, как многие сотни других, что разделяли поля прусских бауэров. На краю канавы росла разложистая ель. Ее нижние ветки стлались по земле. Мы и залезли под них.

Утром мы увидели небольшое стадо коров. Его пригнал пастушок лет двенадцати, сначала он возился возле леса, а затем подошел к нашей ели и начал бросать в нее камни, целясь по шишкам. Он так увлекся этим занятием, что забыл о своих обязанностях — одна корова перебралась через канаву на другой участок, где ярко зеленела рожь.

— Куда, немка проклятая, каб ты сдохла, дай божа! — закричал пастушок и бросился сгонять ее с озими.

— Белорус, свой хлопец! — оживился Генка.

— Да, со Слутчины, не иначе, там так говорят «дай божа», — ответил я.

— А что, если поговорить с ним? Может, поесть принесет, расскажет где что, — спрашивал Генка.

Я и сам думал об этом, но кто знает, как поведет себя этот подросток, может испугаться, убежать, рассказать хозяевам.

Но больше пастушок не подходил к канаве, и день прошел спокойно.

Нога моя к вечеру разболелась еще больше, казалось, ее жгут адским огнем. Голень и ступня сильно распухли, кожа лоснилась от напряжения.

Сгрызли хлеб, который оставили мне наши разведчики. Но целый день ничего не пили, и мучила жажда.

— Схожу на хутор, может, молока или хоть воды принесу, — предложил Генка.

— Нет, одному нельзя. Придется потерпеть, — ответил я, хотя чувствовал, что долго мы так не протянем.

За вторую ночь проковыляли около километра. На дневку вновь остановились в поле, под небольшой группой елочек. Утром осмотрелись — кругом был песчаный пустырь с редкой травой, кустами можжевельника.

Тихо было часов до десяти. Потом приехали три большие крытые автомашины. Они остановились вблизи нас. С веселым шумом повыскакивали подростки, такие, как Генка, а затем вылезли и старики. Это были фольксштурмисты. Мы решили, что пришел нам конец, что нас выследили. Приготовились к бою. Я достал и положил рядом запасные диски к автомату, гранаты. То же сделал и Генка.

Раздалась команда строиться. Разделившись на три группы, фольксштурмисты прошли мимо нас на середину поля.

«Почему они не стреляют? Решили взять живьем?» — спрашивал я сам себя.

Но вот мы увидели, что под команду унтеров фольксштурмисты начали заниматься строевой подготовкой.

Мы поняли, что находимся на учебном поле, приспособленном для обучения новобранцев. Через несколько часов фольксштурмисты уехали. Но до вечера было еще много времени, и мы понимали, что опасность не миновала. Так оно и было. После обеда приехала новая группа. Эти уже занимались стрельбой фаустпатронами по расставленным щитам-мишеням. Инструктора показывали новичкам приемы стрельбы.

Руководитель всей этой команды, высокий гитлеровец с перетянутой талией, в фуражке с огромным козырьком, отошел в сторону от грохочущих взрывов фаустпатронов и прогуливался вдоль елочек, под которыми мы прятались.

Когда воинство уехало, Генка сказал:

— Здорово лупят эти их фаусты!

— Да, здорово, фауст по-немецки — это кулак. Кулак против танков. Заряд такой, что пробивает броню. Словом, штука эта мощная.

Перед наступлением сумерек я развернул карту. Нужно было идти на хутор — добывать продукты. Мы в буквальном смысле слова еле волочили ноги. Да и третьи сутки глаз не смыкали. Боль в ноге вроде притупилась.

Попасть на хутор нам следовало в первую половину ночи, пока не взошла луна.

Когда наступили сумерки, мы покинули свое злополучное место и пошли дальше. Хотелось как-то доковылять до лесного массива, где можно более или менее надежно спрятаться, отдохнуть. От бессонницы и боли я основательно ослаб, Генка тоже устал со мной, но оба мы старались друг другу не показать этого.

Возле леса, немного левее от направления нашего пути, увидели огонек в окне — значит, близко хутор.

— Попробуем счастья? — спрашиваю у Генки.

— Давай, — с готовностью ответил он. Казалось, что Генка боялся, как бы я не передумал: ясно, пареньку тяжелее переносить голод, чем взрослому.

Хутор был не так близко, как казалось. Пока подошли к нему, огонь погас.

Возле дома осмотрелись, постояли, прислушались: ничего подозрительного вроде нет. Дом маленький, старый, под одной крышей с гумном и сараем. Вокруг дома — несколько старых деревьев. Ни забора, ни ворот нет. Между хутором и лесом — еле заметная полевая дорога. Я поставил к стене свою палку, чтобы в случае чего руки не были заняты. Попробовал стать на больную ногу — она была как чужая, но, опираясь о стенку, подошел к крыльцу. Учуяв чужих, звонко залилась голосистая комнатная собачка. За дверью послышался шорох, щелкнул засов, и заскрипела дверь.

— Кто здесь? — спросила женщина, открыв дверь, но еще, видимо, не рассмотрев нас, ибо мы стояли прижавшись к стене.