Наполеон Ридевский - Парашюты на деревьях

— Значит, вы оставите нас живыми? Не нужно бояться? — с доверчивой улыбкой продолжала она.

— Это зависит только от вас самих, — ответил я.

— Ого! Я вижу, вы с зубами. — Она внимательно окинула меня с ног до головы.

— С нашей стороны вам ничто не угрожает.

— Перестань, Грета. К чему этот разговор, — развела руками старуха.

Она переложила поджаренное сало в тарелку, а на сковородку разбила полдесятка яиц. Запах пищи пьянил нас. Каждая минута, казалось, тянулась бесконечно.

Наконец за сто с лишним дней — первый настоящий ужин, в теплом доме, за столом, как бывало у матери.

Мы ели молча, сдерживая себя, стараясь сохранить достоинство, не выглядеть жалкими, голодными. Женщины наблюдали со стороны.

— Запьете чаем? — спросила старуха.

— Все пойдет! — ответил ей Генка.

— Если вы останетесь у нас до следующей ночи, то мы можем испечь для вас хлеб.

Такое предложение было настолько неожиданным, что мы с Генкой с удивлением посмотрели на старуху, не зная, что ей ответить. Всегда немцы как можно скорее стремились выпроводить нас, когда мы заходили в их дома. И это было понятно. А здесь… Трудно было поверить ушам своим.

— На чердаке в сарае много соломы — там вы можете поспать и отдохнуть. Еду мы принесем, накормим вас. А вечером, когда стемнеет, пойдете себе своим путем. Хлеба свежего дадим на дорогу и еще чего-нибудь.

— Это очень заманчиво. Грешно отказываться. Но все же лучше за хлебом придем в другой раз.

— Зачем в другой раз? Я все понимаю. Для вас куда безопаснее перебыть день у нас, чем прятаться в лесу. Здесь вас никто искать не станет.

Мы с Генкой переглянулись и прочли в глазах друг друга: принимается!

— У нас в таких случаях говорят: пропадать так вместе.

— Не нужно думать об этом, — мы знаем, чем мы рискуем. Все обойдется.

— Тогда договорились, спасибо.

— Да, но это еще не все, — продолжала старуха. — Я должна вас предупредить, что вечером, еще до вашего ухода, к нам в дом придут солдаты, немного, всего несколько человек. Мы сделаем небольшой пикник — проводим нашу Эльзу. Завтра она последний день дома, — старуха вновь помрачнела. — Не вздумайте только стрелять.

— Мы бы могли обойтись и без них, если бы знали, что вы пожалуете в наш дом, — пошутила Эльзина мать. — В нашем доме так редко бывают мужчины.

Узнав о том, что вечером придут солдаты, мы с Генкой заколебались. Похоже было, что мы шли на смертельный риск. Но и не верить этим людям мы уже не могли. Трудно было представить, что старуха хитрила, расставляла западню.

— Если останетесь, то пошли: время позднее — пора отдыхать, — нарушила молчание Грета. — Спите спокойно — все будет хорошо.

Она зажгла фонарь и провела нас в сарай. В углу на соломе лежала пегая корова. Она повернула голову в нашу сторону, наставила уши, увидев незнакомых людей, попыталась встать, но, услышав слова хозяйки, успокоилась. В другом углу холодным блеском вспыхнули глаза лошади. Хрюкнул кабан. Где-то наверху захлопал крыльями петух и пропел свою первую полуночную песню.

Мы подошли к лестнице, что вела под крышу.

— Будьте осторожны — не курите на соломе.

— Мы не курим, — ответил Генка. Он кое-что понимал по-немецки.

Женщина пожелала нам спокойной ночи и ушла.

Нога моя отекла, пока я сидел — еле взобрался на чердак. Мы обшарили свое убежище, ощупали все руками. Фонариком светить не решились, чтобы никто не заметил свет сквозь щели. Через открытое окошко во фронтоне нам хорошо видны были ближайшие дома. Кругом ни огонька, ни звука: тихо, спокойно. Ущербленный диск луны висел над лесом. Долгие черные тени домов, деревьев неподвижно лежали на дремлющей земле.

Сколько чувств вызвал у нас такой домашний уют. Все это как-бы возвратило нас к мирной жизни, отдалило войну. Я и сейчас не могу без приятного волнения вспомнить этот ночлег на пахучей соломе, протяжные вздохи коровы и похрапывание лошади. Вновь и вновь казалось, что мы где-то в родной Белоруссии, среди своих людей.

И все же тревога не оставляла нас. Мы не спали, прикидывали, как удобнее выбираться отсюда, если нам устроена ловушка. Прислушивались всю ночь — не скрипнет ли дверь в доме. Мы оба думали: выдадут нас или нет? Но молчали. Это было бы неблагодарностью за гостеприимство говорить о людях такое, если они, рискуя жизнью, накормили нас, обогрели заботой, дали приют под крышей своего дома. Но война всему научила — и даже сомневаться там, где нельзя не верить.

Все сомнения рассеялись, когда Грета принесла нам завтрак, а затем — и обед.

— Скоро к нам будут идти солдаты, так что, пожалуйста, постарайтесь ничем себя не выдать, — напомнила она нам еще раз.

Перед закатом солнца к дому прошло несколько солдат. Были они без оружия, громко разговаривали на крыльце. Какую-то бодрую, но примитивную мелодию пропиликала губная гармонь. Довольно складно пропели ритмичную песенку — в мужские голоса вплетался приятный голос Эльзы. Мы лежали, долго тянулось время. Стало совсем темно. Но вот скрипнули двери — кто-то с фонарем вошел в сарай.

— Камэрадэн! — послышался снизу знакомый голос. — Пора.

Мы спустились на землю.

В большой плетеной из лозы кошелке лежали четыре круглые, ароматные караваи свежего хлеба, завернутые в бумагу два куска сала. Мы быстро переложили все в свои вещевые мешки.

— А это вас угощает моя внучка Эльза, — старуха подала нам ломоть кухенбакена — немецкого домашнего пирога.

— Благодарим вас за все, — я хотел пожать хозяйке руку, но не сдержался и обнял рукой за плечи, как, бывало, свою маму. — Мы так и не познакомились. Как ваша фамилия?

— О, это совсем неважно, да и наверное лучше не знать.

Вошла Грета. Она принесла и подала мне мой костыль, который я оставил прошлой ночью у стены дома.

— Кругом все спокойно, — сказала она. — В лесу избегайте больших дорог — они патрулируются.

Еще раз поблагодарив хозяек за гостеприимство и приют, мы распрощались с ними. Они открыли дверь. Мы переступили порог ставшего за сутки дорогого для нас дома и с автоматами наготове направились в лес.

Шаг за шагом, от дерева к дереву, через лесные просеки, шоссе пробирались мы к условленному явочному пункту — почтовому ящику № 2, что у штабеля дров.

— Теперь нам еды хватит на весь переход, — радовался Генка на первой же остановке. — Никогда бы не поверил, что так могут встретить в Германии. Маму же мою немцы повесили…

— Люди бывают разные, — только и мог я ему ответить. — Нам следует запомнить: деревня называется Альт Киршнабек. Три женщины. Крайний хутор у леса.

— Бедно живут они, — продолжал Генка. — Ты заметил, что на кровати вместо матраца положена солома, сверху прикрыта простыней. Одеяло тоже какое-то из разных кусков сшито.