Николай Сташек - Крутыми верстами

Через несколько дней было объявлено о безоговорочной капитуляции фашистской Германии. Победа. Радовались, ликовали и на фронте, и в тылу. Волна восторга охватила и Анну Павловну. И не только потому, что победа была всеобщим счастьем. Анна Павловна провела все годы войны на переднем крае борьбы — борьбы за жизнь людей. Не одну сотню обреченных отстояла она в борьбе со смертью. И каждая такая победа помогала ей жить и бороться со своим личным горем. «А теперь вот как все обернулось, — усмехнулась она болезненной усмешкой. — Не попадись на пути этот коварный человек — могло бы быть все совсем по-иному. Вот же он, Иван, жив. А там, глядишь, нашлись бы и родители с Зиной. Каким же надо быть бездушным, чтобы поступить так жестоко, как поступил он? Можно ли такое простить? — Анна Павловна на какой-то миг заколебалась. — А возможно, ради этого, который стучится? И лишь затем, чтобы не множить безотцовщину. Хватит ее теперь и без него. Трудно решиться на этот шаг, но я обязана это сделать, и именно сейчас, иначе будет поздно». И она решила порвать с Черемных, а ребенка вырастить одной. «Он будет Найденовым».

Вскоре после окончания войны, когда фронтовой госпиталь был расформирован, подполковника Черемных назначили начальником складов вооружения и боеприпасов одного из внутренних военных округов. И то, что большое складское хозяйство находилось на Севере, в непролазной глуши, Черемных никак не смутило. «Подальше от глаз, сам себе хозяин». Рассуждая так, он налил из фронтовой фляги себе и попутчику по купе пехотному старшине.

— Тебе, мать, тоже налить? — обратился он к прижавшейся в уголке богоугодной старушке.

— Нет! Нет! Сынок! Змий это, кара господня, — замахала старуха руками.

Черемных болезненно усмехнулся.

— Нам больше достанется. Давай, старшина, поглядим, что за змий. Да и закуси, — подвинул он к старшине поближе нарезанный хлеб, свертки со снедью. — Первую, как положено, за знакомство. Тебя как прикажешь величать?

— Ладыгин, Геннадий… — замялся старшина.

— Вот и добре. Давай, Геннадий, как говорят, чтобы дома не журились. — Выпив, Ладыгин потянулся за хлебом, а потом и к свертку. — Бери, не стесняйся. Говорят, в пехоте главное харч, — невесело усмехнулся подполковник и, уставившись в окно, о чем-то подумал. — Слышал, привольные и богатые здешние края.

— Сказочные, особенно для любителей охоты и рыбалки. Что только значит Двина да и Печора. Не бывали?

— Не приходилось, а вот теперь, выходит, будем земляками.

— Так вам вон куда, — взмахнул старшина головой куда-то вперед. — А мне недалеко. Вологодский я. Думаю, как тут теперь…

— Небось ломаешь голову, как жениться, — пошутил Черемных.

— Без этого не обойтись, но это не страшит. Ждут. Думаю в отношении работы.

— Да на кой леший тебе о ней думать? Приедешь, разберешься. Если приперло — женись да и ко мне, на сверхсрочную. Надеюсь, подходящую службу подыщем. О чем может быть речь? — проговорил Черемных несколько заплетающимся языком. — Была бы холка, ярмо найдется. Так когда-то говорили на Украине. Бывал в тех краях? — повернулся Черемных к старшине.

— Приходилось. Пешком через всю прошел. Чернигов, Днепр, а потом на юго-запад, к Днестру. Освобождали Румынию, Чехословакию, Венгрию. Победу встретил под Веной.

Черемных внимательно посмотрел старшине на грудь.

— Оно и видно. Все три степени Славы, два Отечественной да Красная Звезда. Сразу видно, что не из обоза. А это как же перенес? — присмотрелся он к еще совсем свежему шраму повыше правой брови.

— Это на закуску, под Балатоном, когда немец жал танками.

Черемных тяжело вздохнул, было видно, о чем-то переживал.

— Договорились? Уверен, жалеть не будешь. Что тебе там искать? Отвык ты от сельской жизни, а в части будешь заслуженным человеком. Много ли таких, чтобы вот так, все три Славы да и…

— Подумаю, товарищ подполковник.

* * *

Приняв склады, Черемных нашел много упущений, требующих немедленного устранения. И он засучил рукава. Были довольны начальники, почувствовали силу подчиненные, но… Черемных хватило ненадолго. Стало сказываться одиночество, непреодолимая тоска. Он почувствовал, как с каждым днем все более и более иссякала воля, как ему становилось все труднее управлять собой. И… если после ухода Анны он пил хотя и много, но от случая к случаю, то теперь без водки не мог представить своего существования. Пил в компании, но больше всего в одиночку, после службы. Часто в сиротливом окне на втором этаже свет не гас до рассвета. И хотя маленький гарнизон находился в глуши, предположения подполковника не сбылись — уйти подальше от глаз ему не удавалось. Вскоре вызвали в округ.

— Так что нам с тобой делать, Александр Акимович? — спросил у Черемных генерал — начальник тыла военного округа.

— Вот именно. Скажи сам, — продолжил мысль начальника тыла командующий артиллерией. — Дальнейшее твое пребывание на столь крупных складах связано с большим риском. Нельзя брать на себя ответственность держать на важном объекте офицера-пьяницу.

— Понял? — поднял голову начальник тыла.

Черемных, напрягаясь, выдавил:

— Да вы… Я ведь…

— Ни вы, ни я! — оборвал его начальник тыла. — Перед тобой поставлен вопрос, и, если у тебя еще сохранилось гражданское мужество, отвечай.

— Прекратишь пьянство? — поднялся артиллерист. — Пойми, мы не имеем права тебе доверять!

— Понимаю… Только с женою у меня…

— Что, жена заставляет пить? — не дав закончить мысль, вмешался начальник тыла. — Вызвали тебя затем, чтобы предупредить в последний раз. Не прекратишь — выгоним с треском.

Возвратясь из округа, Черемных несколько остепенился, но ходил как в воду опущенный, не переставая думать, с чего все началось. И как ни горько было признаваться даже самому себе, вынужден был остановиться на том, что пьянство — это уже последняя стадия падения и что не Анна в нем повинна. «Началось гораздо раньше, с зависти. Она грызла. Хотелось не только иметь то, чем располагали другие, но и превосходить их, быть над ними. Зависть въелась в душу, она и погубила. Из-за нее и Дремова хотел утопить. Но что было, того не вернешь. Так что надо браться за ум. А впрочем, есть ли в этом нужда? Наплевать! Меньше взвода не дадут, дальше Кушки не пошлют!»

Подполковник все еще полагал, что вызов в округ потребовался для того, чтобы постращать. Поэтому своего отношения к службе он не изменил. Вскоре пьянка приняла хронический характер, и Черемных появлялся на службе лишь от случая к случаю. Последовал вторичный вызов. Ему объявили приказ об увольнении из Вооруженных Сил.

Милости от начальства Черемных не ждал, но он не мог допустить того, что финал наступит так неожиданно. Оказавшись у разбитого корыта, он еще продолжительное время находился буквально в шоковом состоянии. Не верилось, что служба кончилась, что отпал всякий спрос и контроль, что больше у него нет ни начальников, ни подчиненных. На душе было пусто. Заливаясь водкой, Черемных дошел до того, что потерял ощущение дня и ночи, а когда наступали минуты пробуждения, то впадал в отчаяние: хватал веревку и уходил в лес.