Алескендер Рамазанов - Дивизия цвета хаки

А вот и партийный комитет. Во дворе группка типичная. Пара афганских худых и черных офицеров, пара партийцев с пистолетами «ТТ» за широкими поясами, наш советник – борода лопатой, нос картошкой, под афганца рядится. А вот новое лицо. Божок азиатский районный. Кремовый костюм. Глаза желтые, цепкие. Видел я такие глаза у одного мужика в детстве. Не понял сразу – чем страшны. Потом узнал. Сидел он долго за убийство. Ну, таких «глазок» у нас теперь хватало. А не надо чужой смерти радоваться, в глаза смотреть жертве. Умирающий тебе «привет» передает. В бою, издалека – это другое дело.

Алишер, спрыгнув с бэтээра, предупредил: «Садеки по-русски не говорит, но понимает. У нас учился». Ладно, разберемся. Разведчики, прости господи, охламоны, тут же все исполнили – начали материться во весь голос и поминать нехорошими словами «обезьян в зеленой форме».

А Садеки с нами не поехал. Как только миновали пост между Альчином и Балучем, тот самый, у которого мой спирт испарился, он – по газам и укатил в своем «УАЗе» в сторону Шерхан-Бандара. Дорога там была спокойной. А куда укатил конкретно, никто его не спрашивал. Хоть и чужой, и член ЦК, пусть и НДПА, пусть и по зоне «Север», но Алишер сказал, что Садеки имеет генеральский чин. Это мы уважаем.

Дорога на Шерхан – шестьдесят километров асфальтового шоссе через степь Чоли-абдан и пустыню Ходжахрег. Одни названия чего стоят. И от Балуча до Шерхана только на подъезде к порту какая-то грязная Каракутурма. А там, как водится, отряд самообороны.

Значит, на объект Садеки, а с ним и губернатор Кундуза, очень похожий на богатого злодея из индийских фильмов, умотали на легковушке, а наша колонна шла километров, дай бог, двадцать. То водовозка закипит, то «Чайка», командно-штабная машина, задымит (ее потом и пинками изгнали за трусость вместе с экипажем батальона связи), вот так и шли. А разведчики с позывным «Шило» оторвались и жарят. Еле-еле их Саночкин по радио остановил. Раз остановил. Два. А на третий: «Колонна стоять!» Вышли. Я пристроился в тени водовозки. Вода капает щедро из всех дырок. Приятно. Лужа на асфальте. Тень куцая. А жара за сорок. Это в тени. Как мало надо человеку. Струйка воды в пустыне. Тем временем вернулся БРДМ «Шило». И таких матюков наслушался командир разведки. И таких угроз нешуточных, что мне, в тени сидящему, стало не по себе. И когда кипящий Саночкин возник рядом, то я внутренне сжался, хотя ни в чем не был виноват. А майор вдруг спросил, глядя исподлобья: «Ну, что, я был не прав?» Конечно, прав. Негоже разведке отрываться далеко на марше. Есть положенный интервал, плечо. Соблюдай. Но все одно. Шел этот БРДМ и потом рывками. То рванет, то притормозит. А дорога – мираж на мираже: вода блестит, барханы на пути вырастают. Тому, кто впервые видит, – интересно. А потом не замечаешь.

Один всего поворот, точнее, изгиб шоссе на дороге в Шерхан. И стоял на том изломе железный столб. Наверное, ЛЭП когда-то проходила. Так вот, на этом единственном повороте, в этот единственный столб вмазали свой «уазик» ребята из Северного городка. И погибла единственная женщина – служащая в их части. Остальным хоть бы что. Легенда? Да нет, от верных людей слышал. А столб с вмятиной к тому же. И ленточка на нем болтается.

В конце концов дотелепались до Каракутармы, а затем места веселее пошли – осока по обочинам – вода рядом. Справа по движению Барзанги Афгани. Вот в последнем у меня дело было. Знал о нем только Русаков.

Когда собирались в поездку, остановился у меня один из «спецов». Просто пришел, сказал, что от Барласова. Ну, не нужно других рекомендаций. Пистолет в сейф положил, автомат разрядил, бутылку поставил. Вечером разговорились. О себе он ни слова. О том, что в Союзе делал. Физиономия по виду такая, что хоть от Душанбе до Кветты запускай – за своего сойдет. И в то же время в Москве ну разве татарином сочтут или южанином. Крымчак, похоже. Имя русское – Борис. Он и пил исправно, и на гитаре играл. Песни-то все душевные: «Если только бой великий грянет. Пусть им вечным памятником станет проходная возле ДорНИИ», «В Сенегале, братцы...» Ну, ясно. А утром сказал: «Саня. Ты зря туда едешь. Садеки – это не тот прицеп к вашей колонне. У него много врагов здесь. Он человек Бабрака. А здесь халькист на халькисте. У них все очень сложно. Подставят».

Спасибо, конечно, за совет. Об этом я и сам догадывался. Но Борис пошел дальше: «Если хочешь, я тебе дам одну записку. Найдешь человека в Барзанги Афгани. Покажи. Ничего говорить не надо. В Имам-Сахибе и рядом будете чувствовать себя спокойно». Я заранее поблагодарил, а Борис минут пять писал на половинке листа записку. Потом свернул ее, протянул мне. «Саня, это не нужно показывать своим. Могут неверно понять. Пайцза. Пропуск. Спросишь кумадони Латифа».

Слышал я об этом «кумадони». Узбек, говорили – бывший офицер. Отряд у него то мирился с властями, то выгонял их из своих пределов. Но – авторитет. Наши его не трогали, но в контакт не входили. А кабульские считали заклятым врагом. Вот эту записку я и предъявил в Барзанги. Просто выскочил с дороги на окраину кишлака. Тут же появились два орла с автоматами. Бойцы напряглись. Но свои оказались, узбеки. Я попросил, чтобы они вызвали кумадони Латифа. Вышел из БТРа, прошел в тень, присел возле арычка. «Кумадони» то был или нет, но появился минут через десять весьма мирного вида, чистый афганец. Чай, все такое. «Как дела. Хорошо? Хуб аст... хуб». И опять волынка. Я по возможности незаметно сунул ему записку. У него хватило выдержки. Он что-то крикнул своим помощникам, те метнулись к кишлаку. Я понял: сказал солдатам, чтобы поискали чай, пачек пять...

Латиф быстро прочитал записку, покачал головой, улыбнулся. Записку отдал мне.

Саночкин моим отсутствием не интересовался. А Русаков в общих чертах знал, зачем мне был нужен Латиф. Вот только Алишер покачал кудрявой головой и сказал наставительно: «Нельзя верить афганцам. Такой народ!» Он был прав. Много позже Алишер дал мне еще один совет – не просить чего-либо у афганцев. Дадут, а потом вытащат последнее. Я совету не внял. И долго потом чертыхался. «Нет воина храбрее, чем афганец, нет воина трусливее, чем афганец. Нет друга преданней афганца, нет друга коварней афганца» – это они сами о себе сказали много лет назад. А еще я видел то, за что больше всего ненавидели афганцев их собратья – узбеки и таджики, наши советские. Я долго думал, почему так? Но все мысли были какие-то несерьезные, как, впрочем, многое из того, о чем думалось и мечталось в Афганистане.

На манер гуситского лагеря отряд остановился на ночлег. Стволы на все четыре стороны. У каждой машины всю ночь по одному дежурному. Патруль внутри каре. Пароль до 24 часов и с полуночи до 6. В 23 часа прекратить хождение. Вот задымили костерки для разогрева сухпая. Мишка Новиков вытащил свою знаменитую трубу. Она направляла огонь от паяльной лампы вертикально на казан. Удобная штука. А Мишкины бойцы с собой все имели: танк – дом родной. Вот так. Расположились на песчаном пустыре. А рядом вилла шикарная. За ажурным кирпичным заборчиком сад райский. Павлины прохаживаются. У железных ворот часовой. Кто такие? А нам-то что? Не мы здесь хозяева. Но посчастливилось войти во врата афганского рая.