Алескендер Рамазанов - Дивизия цвета хаки

Длинный стол. А на нем... От кавалерийских карабинов и маузеров, через немецкие пулеметы и наши «ППШ» к автомату Калашникова. И вокруг стоят резервисты. И еще, через равные промежутки Кораны разложены. Я вволю нащелкал кадров. И вот тут какая-то заминка. А, муллы нет. Некому «освятить». Тут из-под горки бежит нечто худое, растрепанное, теряя галоши на босу ногу. И зря торопится. Командир полка его перехватил и хорошо так пару раз священнослужителю приложил по зубам.

Ничего. Тот встряхнулся, и действо пошло. Руки: на Коран одна, на оружие – другая. «Хвала Господу, Создателю миров...»

Вот такая была присяга. Но потом плова поели и поехали, довольные. А советник наш в полку остался. И я подумал: а что он может насоветовать полковнику, окончившему военное училище английского образца? Эти провинциальные советники были чистой воды заложниками. Они спали в дружественной стране в обнимку с гранатами и пулеметами. И нужны были только вместе с советскими займами, оружием и в оправдание преступлений против своего народа. Талибов будущих выучили эти советники!

Поездка – долгая (дня четыре) и скучная – имела веселый конец.

На подъезде к Пули-Хумри, к Гелагайской долине, где располагался 395-й полк, армейские склады и много чего, включая ЗКП армии, нас буквально пробил ледяной дождь. Замерзли, промокли. Темнело. Перед тем как зайти в модуль, где было отведено место для ночевки, увидели, что еще открыта военторговская «чекушка». Зашли просто так. Единственное, что могло нас заинтересовать, – водка. А ее здесь отродясь не было. Послонялись по магазину, купили кто пачку печенья, кто леденцы... И тут (о чудо!) я увидел флаконы с «Лесной водой».

– Доктор, вот это пили и пьют во всех советских театрах и цирках со дня их основания. Гарантию даю.

– А что в составе? – оживился Толя.

– Ну, спирт, масло кедровое или хвойный экстракт.

– Не помрем!

– Я еще пацаном видел, как рабочие сцены и старые актеры этой водой не только грим смывали.

– Покупаем, – вынес вердикт доктор.

«Чекистка» за прилавком аж дернулась, когда мы заказали десять флаконов. Это, значит, три литра. Три литра ароматической водки! (Забегая вперед, скажу: на следующий день «Лесной воды» в продаже не было. Просекла, чертова кукла!)

С флаконами мы ввалились в модуль. В отведенной нам большой грязной комнате на койках валялся экипаж «Ми-8». Два дня не дождило, туман. До ужина еще было время, и мы решили начать.

Пилоты оживились, сомнения их рассеялись, когда доктор и я хлопнули по полстакана и закусили соленым огурцом. (Их хватало, банок с зелеными помидорами и рыхлыми огурцами в уксусе. В 40-й армии сбывалось предсказание о том, что война съест все – от «старых шляп до гнилых огурцов».)

У летчиков, а это всегда были серьезные люди, имелась брага. В бачке из нержавейки, который в вертолете выполняет роль «поильника», так он и называется. Вот в этом поильнике была молодая, с газком, брага.

А теперь представьте себе, что на голодный желудок промерзшие молодые люди хлопнули по стакану «Лесной воды» и запили все это дело бражкой. Сахарной, правда. Это хорошо. А то еще делали из патоки – вот это хуже. И очищать пытались по-всякому. Кто рис бросал, кто шкурки картофельные...

На ужин мы пошли теплой гурьбой. В дверях на выходе, перегородив косяк, стоял какой-то мужик в бушлате внакидку. Толя вежливо попросил его посторониться. Мужик не отреагировал. Тогда доктор легко вытолкнул его наружу. «Бушлат» обернулся. И я увидел усатое, цыганистое лицо одного из штабных генералов... По нему позже был какой-то судебный процесс. Но генерал тоже был изрядно поддат, и мы, без скандала, поплелись в столовую. Вечером ребята продолжили пир с «Лесной водой». А я отказался, по причине больной печени. Кстати, чувствовал я ее с бодуна еще лет пять. А вот был один фантом в госпитале. Я все боялся, что получу дверной ручкой по печени. Были такие орлы среди выздоравливающих – открывали двери пинком, чтобы ручку не лапать, не поймать еще чего.

К утру распогодилось. Экипаж, проклиная «психов» (это нас), поднялся, забрал поильник. Я решил лететь в Кундуз. Отряд уходил под Саланг.

«Сиротская» афганская зима выматывала душу слякотной тоской. Все съеживалось, прилипало к костеркам и закопченным чайникам. Солдаты на блокпостах смуглели на глазах. Ну конечно, помыться негде, а погреться – так возле коптящей солярки.

Вертолет, с желтым дополнительным баком для горючего внутри, минут двадцать набирал высоту. Так же нудно мы снижались над Кундузом. Моджахеды научились сбивать наши «вертушки». «Стрелы», советские ПЗРК, у них уже были. Но уже шла речь о более совершенных – «Блоупайп», «Стингер». Правда, их в глаза на севере Афгана никто из моих знакомых не видел. Все это было захвачено намного позже. И сколько вертолетов сбили «духи», а сколько рухнули благодаря износу, рельефу, метеоусловиям и «человеческому фактору» – мы никогда не узнаем. В лучшем случае, на место гибели «шайтан-арбы» вылетала группа с фотоаппаратом. Вот и все доказательства объективного характера.

В Кундузе я вылез, распространяя запах керосина. Когда поднялись над Пули-Хумри, я обратил внимание, что под ногами как-то странно хлюпает резиновая губчатая дорожка. Мазнул пальцем. Мать... керосин! Откуда? Техник сидел ко мне спиной на откидной скамейке при входе в кабину. Так, не будем паниковать... Бак с виду целый... Канистры (на хрена ему четыре канистры?) стоят нормально. Вот оно! Широкой прозрачной полосой керосин стекал по резервуару. Горловина была неплотно закрыта. А теперь только искорки не хватает... Я постучал по широкой спине вертолетного прапора, показал на бак и сунул ему под нос палец, смоченный керосином... А канистры ему вот для чего нужны были... Что может продать авиатехник? Да только керосин. У афганцев он пользовался особым успехом. Они им даже лечились. Смешивали зеленые орехи с «горючкой» и натирали свои радикулитно-артритные места. Помогало.

Я совершенно точно помню: в Афганистане (ни в начале восьмидесятых, ни в середине) я не думал о будущем. Даже о самом ближайшем. Что будет через год-два, меня не интересовало. Сегодня, завтра – да! Нас поглощала эта страна своим фатализмом.

Гибель своих? Да, скорбели день-другой.

Гибель афганцев? Хо-хо! Речь не о национализме. Просто афганцев, сиречь пуштунов, ненавидели все. Но больше всего – таджики и узбеки. Это как внутренняя кровная распря России и Украины, чеченцев и ингушей.

Зато Афган был гениальной машиной для массового уродования советской молодежи.

Мы уповали на систему. Делай, что она велит, – и не пропадешь. Каково же было мое удивление, когда я понял, после того как «распалась цепь великая», что все мы «от солдата и до маршала» и были этой системой. И ничего другого. Сами себя оболванивали, сами себя давили, и слепота и лень душевная были нашими.