Алескендер Рамазанов - Дивизия цвета хаки

Господа! Заранее отказывайтесь на Востоке от услуг местных жителей, если они не находятся в вашей власти. Обманут. В этом отношении меня восхищал мудрый майор Молчанов в Таджикистане. Он, видя приближающегося к нему таджика, громко заявлял: «Не курю, спичек нет, часов не имею, ничего не надо». А покойный подполковник Белогуров в Москве рыцарей «Гербалайфа» просто и отчетливо посылал на хрен, едва они открывали рот.

У меня не сохранилось никаких впечатлений или воспоминаний о поездках в Союз. Ну так, кое-что.

К примеру, на третьей неделе уже тянуло в Афган. Надоедала неопределенность. Это был синдром офицерский – вне службы я уже не имел ни радостей, ни забот, ни привязанностей, ни дела. Так, повидаться, водки попить, погулять, купить чего... Все откладывалось на потом. На «после Афгана»...

Что происходило там, мало кого интересовало.

Набор вопросов был стандартным:

– Ну как там? Не надоело еще воевать? Надолго мы там? Ты много душманов убил? Ну хоть одного убил? А правда, что в гробы часто других кладут, путают убитых?

И так далее.

В соответствии с вопросами возникали и ответы:

– Нормально. Через год заменюсь. Надолго, навсегда. Не считал, не знаю. Стрелял, было. А так, кто знает. Бывает. Все нормально.

Правда, встречались иные люди. Они ничего не спрашивали. Сердцем чуяли, что не нужно спрашивать.

Родственник один меня удивил. Он все настойчиво добивался ответа, положительного, на вопрос о том, не пристрастился ли я к наркотикам.

Мать только и сказала: «Ты будь осторожней, сына. Я переживаю». Казачка, одно слово! Видел я, появились в ее комнате образа Николая Святителя и Божьей Матери. Известно, кому казаки молятся. Покровителю и Заступнице. И еще была моя фотография в рамочке. Раньше никому в голову не приходило. Мать поставила...

Брат двоюродный заметил: «Ты раньше так не матерился. А вот вчера, когда поддали, в конце, так понес через слово, да зло так...» Вот это я запомнил. Нужно быть осторожней... Значит, была злоба внутри. Безотчетная, недоступная к ощущению. Но была. Спасибо, брат, учтем.

И еще в глазах многих я читал легкое сожаление. Афганистан? Ну, ты больной или неудачник. Вот и все впечатления.

Нет, не заняли мы пустеющую нишу живых героев. Далека и непонятна, неромантична и тщательно скрываема была афганская война.

Цензура в те времена была покруче сталинской. И народ был похож на стадо баранов. Говорят по радио: воюют афганцы, а наши только охраняют. И верили. Так спокойней. А гробы? Так митинги по погибшим не устраивали. И не дай бог на обелиске написать «погиб в ДРА» – затаскают. Это потом стали писать.

Непопулярность афганской войны была обеспечена. Нелюбовь к «афганцам» в войсках росла по причине их болезненной правдивости и протеста против тупой казенщины, особенно в области важнейшей – боевой подготовке.

Для военкомов и администраторов «на гражданке» они со своими льготами были головной болью.

Вот по всему по этому от одной бессмыслицы так хотелось уйти в другую. Там хоть платили, ордена иногда давали, да служба шла год за два (потом сделали год за три, как на войне. Точнее, месяц службы за три). И еще: там я не думал о будущем. Это приятно, это затягивает. Молод, подвижен, вынослив. Не в обузу никому. А часто даже нужен. Здравствуй, Афган! Неотрезанный ломоть приветствует тебя.

Все правильно.

– ...Мы дня три Новый год справляли. Все улететь не мог. Ну, как с тридцатого непогода пошла... А потом до четвертого бортов не было. У друга в редакции. Короче, чуть палатку не сожгли. Смотрю наверх, горим! Еле потушили. А над палаткой дерево – сосна – тоже полыхнуло. Летчики пожарку пригнали, залили все водой. Во, бля, Новый год был веселый...

Я перегнулся к нижней койке, где трое лейтенантов распивали и закусывали колбаской с лепешками и зеленью.

– А где это было? – с замиранием в кишках спросил я.

– В Кундузе, – машинально ответил рассказчик. – А что? В чем дело?

– А то, бля, что я – редактор этой газеты! – Я спрыгнул со второго яруса.

Дело было на ташкентской пересылке.

Лейтенанты было смутились и набычились, но я предложил им продолжить посиделки и достал бутылку дагестанского коньяка.

– Ну, не спалили до конца контору? – поинтересовался я.

– Нет. Даже в политотделе никто не знает.

Это хорошо, что не знают. Меньше будет мороки. На душе и так камнем висел не мною «утерянный» военный магнитофон.

Лейтенант был замполитом роты из 149-го полка, земляком Махно. Ну, понятно.

– А как загорелось?

– Да постреляли маленько. А потом ракету пустили, а она на палатку. Там же хвоя сухая в складках. Ну и занялось. Да мы все исправили.

– Как?

– Я в полку со старой палатки верх срезал. Бойцы пришили.

Вот таким было возвращение. Хватило этого предупреждения, чтобы взяться всерьез за строительство редакции. Вот он какой, жареный петух...

Махно с двумя солдатами был оставлен в палатке «на газете». Прапорщик Юша с двумя солдатами убыл в Ташкент за новым оборудованием. (Новое – это послевоенный вариант типографии АТ-56, кажется, с ручным набором и печатным станком БПП (пресс, тигельная машина, ее под этим названием знают полиграфисты). Еще обещали, спасибо тому капитану с монгольским разрезом глаз – Валере Бунину, линотип и плоскопечатную машину ПС. А я занялся стройкой. Игнатову было торжественно обещано, что 23 февраля состоится первый выпуск газеты на новом оборудовании, в новой редакции. Время с 10 января по середину февраля слилось в единый день.

Хорошо, что было где жить бойцам. Новая, добротная, теплая палатка. Работали с семи утра до десяти вечера. И пошло дело! Как-то повезло со стройматериалами. У меня было несколько литров спирта, помогли «спецы» (они приезжали по-прежнему) – его обменяли на дефицитную краску, электрофурнитуру, светильники.

Доработался до того, что и про баню забыл, и про военные дела. В итоге от всех волнений и забот заимел вшей. А может быть, потому, что жил в этом модуле? Да чего гадать, в Афгане вшей хватало!

Редакция, новая, преображалась на глазах. Настал день, когда, с благословения Игнатова, мы перегнали буксировкой нашу БПК из-под сосны, а потом разобрали родной очаг. Увезли все, оставив контуры забора и клумбочки. Красиво, чисто ушли. Теперь только издали я видел эту водонапорную ажурную башню, три сосны возле нее. Иногда пощипывало за душу. Просто ушел кусочек афганской жизни. Но было не до нежностей. Близился День Советской армии.

О том, что Леня Юша пересек границу со своей техникой, знали, наверное, все. Игнатов особо следил за типографией. Его хозяйство.

Юша приехал героем. Под Багланом, черт их понес по той дороге, колонну обстреляли, и в кунге (фургоне) типографии светилось несколько дырок. Я тут же сочинил легенду о том, что моджахеды, узнав о движении типографии, решили ее уничтожить. Нет. «Совершили нападение с целью захвата полиграфической техники...» Вот. Легенда была обмыта и занесена в наградной лист.