Сергей Скрипаль - Афган

Рота Пашки находилась во втором эшелоне охраны кандагарского аэродрома на отдыхе. Занимались с утра до вечера строевой подготовкой до чертей в глазах, до одурения, до «потери пульса», как называл это состояние старшина роты прапорщик Рахимбобоев, огромный, мускулистый туркмен. За глаза солдаты называли его Рэмбобоевым, и в этом изредка даже сквозило уважение, но очень редко...

Вскоре роту перевели на выносные посты – на «блоки». Жизнь там была ужасной. Камни, бетон «блока», ежедневная смерть, кровь и единственное спасение от всего этого – гашиш. Рядом с «блоком», где «тащил» службу Пашка, врос в каменистую почву маленький кишлачок, живущий своей непонятной азиатской жизнью. Люди там жили пугливые, несмотря на то, что кишлачок был договорной. Один из прежних командиров «блока» догадался бросить от движка на дувалы провода, и вечерами в кишлаке загорались тусклые лампочки, что приводило афганцев в благоговейный трепет. Изредка подбрасывали в кишлак керосин, лекарства. Но им было поставлено условие. Как только из кишлака в сторону шурави произведется хоть один выстрел – не только электричество вырубят, но и кишлак выжгут. Вот и приходилось седобородому «старшине» кишлака крутиться между шурави и моджахедами, чтобы сохранить столь шаткое равновесие. Видимо, духи понимали всю безнадежность положения для жильцов кишлака и совершали нападения на «блок» откуда угодно, только не с его стороны.

Кишлак давно и прочно вошел в жизнь «блока». Солдаты постоянно уходили в «самоволки», меняли шмотки, консервы со сгущенкой и тушенкой, керосин на гашиш. Некоторые из старослужащих имели какие-то свои дела в кишлаке и, несмотря на запрет командования, все же просачивались туда. Пашка тоже имел свой постоянный канал добычи наркотика. Перед выходом на «блок» он набивал вещмешок старыми майками, хэбэшками, сумками от противогазов и прочим тряпьем. Обмен производился по давно установленному тарифу. За майку давали на два «косяка», за хэбэшку на четыре-пять. Пашка сотрудничал все время с высохшим от старости одноногим Халимом, который ловко скакал на одной ноге, опираясь обрубком другой на самодельный протез из крепкого узловатого дерева. Он брал шмотки, смотрел их на свет, определяя степень крепости, бросал их через плечо в темень лачуги на кучу другого тряпья. Рассчитывался за каждую вещь отдельно. Обычно Пашка, получив плату за первую шмотку, тут же закуривал мастырку и, блаженно затягиваясь, спокойно смотрел за суетливыми руками старика, ловко хватающими вещи и тут же бросающими плату, завернутую в тряпицы, перед Пашкой.

Однажды Халим, хитро улыбаясь, предложил Пашке вместо гашиша шароп-водку. Пашка вначале даже обалдел, ни фига себе! «Сибирская водка»! Повертел в руках длинную стройную бутылку с винтом-крышкой и... отказался. Ну ее на хрен! Это в начале службы, когда только начал ходить на «войну», она нужна была, еще не знал тогда гашиша. Ох как нужна была тогда водка! Первые смерти ребят переживались как своя. Сколько дней – столько смертей, а то и по нескольку за день. Возвращаешься в палатку, а там пустые койки. Сначала эти койки аккуратно заправляли, на подушки клали панамы убитых, а потом перестали – в привычку вошло, да и новеньким где-то спать надо было. Внутри все заскорузло, запеклось от ежедневной крови, так что до особых сантиментов не было ни времени, ни сил. После первых смертей головами молотились обо что придется от страха и ужаса за жизнь свою, орали и психовали, рыдали и блевали от слабости не физической, нет, от слабости душевной... А что толку! Все равно, не сегодня, так завтра в рейд, в «зеленку», на «блоки», мать их... Поэтому и долбили наркоту по-черному. Все как-то легче. Хоть не думаешь о тех, кто уже лег, и когда твоя очередь.

В этот раз Пашка быстро поменялся и вернулся на «блок». Почти все уже были на месте, по лицам видно, что накуренные и затаренные. Офицеры изрядно выпили и сильно запьянели. «Дурь» они не курили или почти не курили, а вот спирт или водку употребляли постоянно. К выходу на «блоки» не только солдаты, но и офицеры готовились. Искали спиртное, меняли на все, что угодно, лишь бы достать, лишь бы не оказаться нормальным человеком в ненормальных обстоятельствах. Покупали бутылку за десять-пятнадцать-двадцать чеков, отдавали то, что собирались везти домой матери, жене, детям...

Старшина метался по «блоку», матерился, смешивая русские и туркменские ругательства, раздавал тычки и оплеухи тем, кто попадался под руку. Пашка спросил у молодого Иванова:

– Что это Рахим лютует?

– Кто-то у него мешок насадил со шмотками, – отозвался Иванов, чуть приоткрыв воспаленные веки, – по-моему, Оська. Как только пришли сюда, он сразу в кишлак сдернул.

Старшина заставил всех построиться, пьяно пошатываясь, пошел вдоль строя, пересчитывая всех ударом толстого пальца в грудь.

– Где Быков? – проревел он, обводя взглядом строй, замерший в равнодушном ожидании.

– Я еще раз спрашиваю, где Быков? Где он? – старшина подскочил к радисту Смыкину. – Где Быков?

– Не знаю, – вяло ответил Смыкин.

Прапорщик, не размахиваясь, воткнул свой кулак апперкотом в челюсть радиста, тот, отключенный, упал.

– Где Быков? – подошел к следующему – хиляку Попцову, который и автомат-то с бронежилетом на себе еле таскал.

Попцов тоже полетел в пыль. Так старшина прошел через весь строй, в конце которого стоял Пашка.

– Где Быков? – протянул старшина, сверля Пашку налитыми кровью глазами, шумно втягивая через широкие, раздувшиеся ноздри горячий воздух.

– Не знаю, – зло бросил Пашка, напрягая пресс и готовясь отбить удар старшины.

Рахимбобоев резко вскинул колено, метя Пашке в пах. Пашка инстинктивно согнулся, выбросил руки вниз, прикрывая самое уязвимое место, а прапорщик правым кулаком нанес сильный удар в лицо солдата, кроша зубы и выбивая сознание. Пашка не упал, а просто плюхнулся задом в пыль, ошалело потряхивая головой и сплевывая осколки зубов вместе с кровью.

– Обезьяны, мать вашу, – орал старшина, уже остывающий, – я вам, сукам, покажу службу-пряник.

Дохляк Попцов поднялся с земли, клацая затвором АК, затравленно и дико вращая глазами, покачиваясь, еле держась на ногах. Он навел ствол автомата в спину старшины. Рахимбобоев зверем метнулся на землю, перекатился через спину к Попцову и, отжавшись руками, коротким рывком-взмахом ударил обеими ногами в грудь солдата. Попцов отлетел к бетонной стене «блока», далеко отбросив автомат, врезался спиной и, булькая кровавой пеной, съехал в пыль.

– Ну-у-у-у, – протянул прапорщик, – кто еще?!

Разбрелись избитые, униженные, разозленные солдаты. Вот и еще один повод курнуть и забыться, что и сделали незамедлительно.