Гюнтер Штайн - Ультиматум

— Пошлите меня, господин генерал, в котел! — не раздумывая заявил он. — Я поговорю со своими товарищами!

— Если будет получено согласие штаба фронта, обер-лейтенант Фехнер сможет выехать завтра, — заметил генералу Леверенц.

Зейдлиц задумался. Время торопило генерала, а ему еще надо было успеть написать письмо Штеммерману. Скоро должны прибыть немецкие солдаты, из числа которых он отберет добровольцев, чтобы кого-то из них послать к Манштейну.

— Господин генерал, пошлите меня сегодня туда, — попросил Фехнер.

— Я согласен, — промолвил Зейдлиц после небольшого раздумья и, подав офицеру руку, добавил: — Надеюсь, мне не придется разочароваться в вас?

— Даю вам честное слово офицера, господин генерал!

Первые дни пребывания в плену стали для унтер-офицера Руперта Руста испытанием. Сразу же после допроса его отделили от колонны замерзших пленных и поместили в сарае, где находилось много его соотечественников. Каждый день Руст надеялся, что его заберут отсюда, а вечером он, разочарованный, вновь ложился на грязную подстилку из соломы. И все это несмотря на то, что похожий на араба майор Ахвледиани подробно объяснил им, что очень скоро они будут выполнять приказ комитета «Свободная Германия».

Однако с тех пор прошло уже шесть дней, а все еще ничего не произошло. Да и Эрнста Тельгена почему-то не было видно. «Ему-то они время от времени дают задания», — не без зависти подумал Руст и с теплотой вспомнил о том, как они с ним встретились. Во время допроса Эрнст словно снег на голову появился в комнате, где допрашивали Руста. Этот Ахвледиани заподозрил его, прочитав письмо из концлагеря, в принадлежности к войскам СС и даже в шпионаже. Однако, едва только майор увидел, как по-дружески, тепло поздоровался Тельген с пленными, он, видимо, сразу же изменил свое мнение о них и даже разрешил посидеть им полчасика в соседней комнате. В тот день Тельген был полон надежды на то, что русским удастся спасти большинство попавших в котел немцев. Но что произошло с тех пор, было неясно.

Остальные немцы, находившиеся в сарае, ждали событий с не меньшим, чем Руст, нетерпением. Трое из них принадлежали к группе, организованной Гейнцем Фундингером, который и провел их через ничейную полосу. Ближе всего Руст сошелся с лысоголовым Максом Палучеком, который к нему относился как к сыну. Узнав подробности биографии молодого унтер-офицера, он начал заговаривать с ним, рассказал ему, как нелегко жил он, рабочий на железной дороге, о забастовках, о борьбе за повышение заработной платы, о принесенных жертвах. У него был очень богатый жизненный опыт, благодаря которому он очень быстро понял Фундингера и сделался его сторонником.

Совсем по-другому пришли к Фундингеру унтер-офицер Герольд Хайнзиус и Рольф Лански. Не сразу решились они на такой шаг.

И хотя, находясь в плену, Руст неплохо чувствовал себя в обществе Палучека, Лански и Хайнзиуса, ему все же очень недоставало его друга по батарее Шорша, которого, после того как они попали в плен, отделили от Руста и направили в лагерь.

На седьмые сутки, когда пленные уже считали, что об их существовании попросту забыли, к сараю подъехал грузовик. Их повезли в другое село. Машина остановилась у длинного крестьянского дома, перед которым стояло десятка два немецких солдат.

Советский младший лейтенант провел приехавших в коридор этого дома.

В числе первых, подталкиваемый товарищами, шедшими за ним, Руст вошел в комнату. Как тепло и уютно было здесь! И вдруг вошедшие замолкли: возле окна сидели два немецких генерала в военной форме со всеми полагающимися знаками отличия, внимательно рассматривая вошедших.

«Неужели я для того перебегал к русским, чтобы снова оказаться вот перед такими?» — мысленно спросил себя Руст, механически снимая с головы фуражку.

— Добрый день, камараден! — поздоровался седовласый генерал, — Проходите поближе, мы хотели бы побеседовать с вами.

Просторная комната заполнилась людьми. Руст внимательно разглядывал седовласого генерала, его розовощекое лицо со светлыми глазами, которые делали его моложе. Особенно раздражал Руста голос генерала. Но через минуту он подумал: а настоящие ли это генералы? Может, это переодетые солдаты: ведь видел же он в корсуньских казармах солдата-артиллериста, вырядившегося в офицерскую форму.

Как только в комнату вошли двадцать пять военнопленных и дверь за ними закрылась, седовласый генерал снова заговорил:

— Камараден! Мы с коллегой являемся командирами соединений шестой армии, которая год назад была взята в плен русскими войсками. Рядом со мной сидит генерал-майор Корфес, а сам я — генерал фон Зейдлиц.

С нескрываемым любопытством разглядывал Руст генерала, командовавшего армией, о которой с давних пор перешептывались солдаты, и его недоверие к орденам и знакам различия генерала сразу же рассеялось.

— Оказавшись в плену, мы многое передумали и переосмыслили. Не раз задавали себе вопрос: почему все так случилось? Что сейчас самое важное и что должен сделать наш народ? В плену у нас было много, я бы сказал, очень много времени для раздумий. После Сталинграда я попал в лагерь в состоянии безграничного разочарования и душевного потрясения. До Сталинградской битвы я не допускал и мысли о том, что командующий целой армией может обмануть своих солдат, может заставить их проливать кровь ради достижения сомнительных политических целей. Руководствуясь горьким опытом Сталинграда и проанализировав общее положение на Восточном фронте, я пришел к заключению, что с этой войной нужно как можно скорее кончать. Германия никогда не одержит победы в этой войне…

В комнате стояла такая тишина, что, упади на пол булавка, это услышали бы все.

— Я генерал, — продолжал Зейдлиц, — однако совсем не обязательно быть стратегом, чтобы понять, что вермахт больше уже не способен наступать. Он будет только отступать. Кольцо вокруг Германии все сжимается. Если война не будет закончена в самое короткое время, нашу страну ожидает катастрофа, какой мы даже представить себе не можем. Кто по-настоящему любит отечество, не может больше быть сторонним наблюдателем!..

Слова генерала произвели впечатление на собравшихся. От недоверия Руста не осталось и следа. Особенно подействовало на солдат то, что генерал не ограничился общими фразами, а рассказал о себе и своей жизни. Рассказывающий о себе генерал — это было нечто новое. Наконец-то нашелся хоть один, кто сказал о необходимости нарушить солдатскую присягу.

— Как вы, наверное, уже знаете, я происхожу из старинной прусской семьи. Меня воспитали так, что к солдатской присяге я отношусь как к чему-то святому. Видите ли, камараден, я тоже некоторое время колебался, боясь запачкать наши имена, так как считаю, что присяга должна служить нации, а не отдельному лицу. Но оказалось, что еще задолго до моего появления в нашей семье уже был один офицер, который отказался подчиниться верховному главнокомандующему. Это был капитан Зейдлиц. Случилось это в декабре тысяча восемьсот двенадцатого года. По приказу короля Фридриха-Вильгельма Третьего прусскому вспомогательному корпусу было приказано прикрыть отход разбитой французской армии, которую преследовали русские войска. Однако командир корпуса генерал граф фон Вартенбург отказался поддержать Наполеона. Вопреки приказу короля он через своего адъютанта, того самого капитана Зейдлица, передал русскому генералу Дибичу послание о нейтралитете, разработанное с его помощью, которое и послужило толчком к народным волнениям 1813 года. Об этом капитане я вспомнил, находясь в сталинградском котле. В плену пример капитана заставил и меня что-то делать. Вместе с другими генералами и офицерами вермахта я основал Союз немецких офицеров и примкнул к комитету «Свободная Германия»… — Изложив далее цели Национального комитета «Свободная Германия», генерал немного помолчал.