Борис Яроцкий - Эхо в тумане

— Вы, ребятки, молодцы, — похвалил политрук и Лободу и его бойцов, вслух думая: — Неплохо бы аппарат к раненым…

— Можно, товарищ политрук. Вот снимем полевой кабель!

— А как система огня?

— Порядок, товарищ политрук. На каждую дорогу выставили по два пулемета. Итого — восемь.

— Маловато.

— Согласен. Но подвижной группе пулеметы тоже потребуются. Да и резерву нельзя с одними винтовками. Сержант Амирханов, считайте, совсем без пулеметов.

— А как распорядились трофеями?

— Что в отряде — не знаю. А вот во взводе десяток автоматов найдется.

— И только?

— Ну еще два «станкача», — признался лейтенант явно без охоты, и политрук невольно подумал: «Прижимистый товарищ».

— Они в доте. Может, взглянете, а заодно и дот оцените. Хата — что надо!

Для целого взвода дот тесноват, но человек восемь могли разместиться с удобствами. Все тут было: трехъярусные нары, деревянный стол и даже камин, от которого — какое удовольствие! — исходило сухое тепло.

— Всё гады предусмотрели, — сказал лейтенант. — Как в доме. Мы тоже истопим. Правильно, товарищ Усиссо?

Этого худощавого светловолосого эстонца политрук заприметил еще на болоте. Он нес два пулемета, шел босиком, кирзовые сапоги висели через плечо. Над босоногим бойцом подтрунивали: экономный, дескать, хочет и войну отвоевать, и не износить обувь. А боец себе шел да помалкивал. У него, оказалось, была своя тактика. Когда отряд выбрался на коренной берег, Усиссо надел сухие теплые сапоги — и тут же согрелся. Сейчас он дежурил у пулемета. Не отвлекаясь, как охотник из засады, сосредоточенно смотрел на дорогу. Дорога — словно вымерла. На обращение к нему командира взвода ответил коротко:

— Истопим, товарищ лейтенант.

До войны Усиссо работал инструктором укома комсомола. Лейтенант Лобода этому не верил: «Какой же он активист? Мало того, что угрюм, — еще и молчит как рыба». Судил лейтенант несправедливо.

Когда-то у себя дома Яан Усиссо был веселым, общительным парнем, доброжелательная улыбка не сходила с его бледного, со впалыми щеками лица. Год подполья и год тюрьмы в буржуазной Эстонии не разучили его улыбаться. Он радовался новой жизни, но обстановка была суровой и трудной, особенно для коммунистов и комсомольцев. Местные фашисты, прятавшиеся по лесам и хуторам, распространяли слухи, что скоро начнется война и, как только придут солдаты Гитлера, большевики будут перевешаны.

Однажды отец — путевой обходчик, — придя с железной дороги, сказал: «Встретили меня лесные люди. Велели тебе, Яан, передать, чтобы ты забыл дорогу в уком». Комсомолец Усиссо дороги, конечно, не забыл, но на всякий случай стал носить с собой наган и ночевать в своем рабочем кабинете. Дождливым воскресным утром в уком пришел сосед (там только началось заседание), позвал: «Яан! Лесные люди всю вашу семью вырезали». Бандиты заявились ночью, надеясь застать дома Яана, но он был в укоме, и они убили отца, мать и малолетних сестер — зарезали их жестоко, по-садистски.

Уже на второй день войны с первым отрядом активистов Усиссо ушел в Красную Армию. Товарищи замечали: был он неразговорчив. Если спрашивали, отвечал скупо. Поэтому лейтенант Лобода и ошибся, посчитав этого бойца человеком нелюдимым.

Усиссо оказался наблюдательным. Круто поднятый шлагбаум привлек его внимание сразу же, как только отряд захватил узел.

— Где шлагбаум, там и пост. У них такой порядок.

Лейтенант Лобода поддержал бойца:

— Он, товарищ политрук, прав. Любой шофер, подъезжая, сразу подумает: буза какая-то… Будь на месте регулировщик, машину можно подпустить поближе. Верно, Усиссо?

— Верно, товарищ лейтенант.

Идея — обозначить регулировщика — оказалась заманчивой. Но кто решится открыто подставить себя под пули?

— Где командир?

— В верхнем доте.

Политрук крутнул ручку полевого телефона.

— А, комиссар! — услышал голос Кургина. — Что нового? Приемник действует?

— Действует. Ровно в двенадцать полк вызывал «Сосенку». Потом слушали Москву.

— Прекрасно… Что еще?

— Тут товарищи предлагают выставить регулировщика. Для приманки.

Секунду помолчав, Кургин ответил:

— Согласен. Выставляйте двух. А то и трех. Вдруг высокий чин пожалует. Вот и схватим! Снаряжай, комиссар, добровольцев. И посмотри, пожалуйста, у вас там нет случайно мин? Противотанковых. Вы же нашли лопаты!

Мины, конечно, были бы кстати. Хотя в полосе обороны полка у противника танков не обнаружили, но разведчики видели, и не однажды, бронетранспортеры. Когда враг побежит, без мин не обойтись, пожалуй. Но есть ли они в округе?

Лейтенант Лобода послал двух бойцов — Шабанова и Бобрика — осмотреть блиндаж, в котором был заперт пленный. А тем временем политрук и командир взвода стали совещаться, кого поставить у шлагбаума. Немецкого тряпья хватало. Было и трофейное оружие.

— Встану, конечно, я, — сразу же предложил себя лейтенант. — Остальные — добровольцы.

— Вы командир, — возразил политрук. — На перекресток пойдет Хефлинг. И, может быть, Усиссо… Как, товарищ Усиссо?

— Я готов.

Тогда лейтенант распорядился:

— Метченко, к пулемету. Принимайте дежурство. А вы, Усиссо, разыщите Хефлинга. Он у Зудина, слушает радио.

Усиссо снял кирзовые сапоги, поставил их под нары — к сапогам он относился благоговейно — и отправился в траншею переодеваться. Там, в глубокой нише, было сложено трофейное обмундирование. А вот оружие пришлось отбирать у товарищей. Не без сожаления боец Дузь отдал свой шмайсер. Он его честно заработал в рукопашной — свалил ударом ножа огромного пожилого охранника.

Заманчиво добыть было офицера, а еще заманчивей — генерала. Политрук вспомнил слова своего отца, солдата двух войн: «На «языка» — есть охотник, а на охотника — пуля». Вспомнил как предостережение.

Почему-то крепла уверенность, что самое трудное уже позади. Теперь отряду за бетонными стенами дотов пули не страшны, по крайней мере, бессильны.

Нежила тишина. Еще светило солнце, и в высоком, почему-то вдруг потускневшем небе уже плыли тучки. Глядишь на них сквозь ветви сосен, и кажется, тучки застыли, как на фотоснимке, а деревья все валятся, валятся и никак не могут повалиться. Видимо, слишком крепко уцепились они в гранитные сопки. На ум приходило сравнение: рейдовый отряд был корнями своего полка, и здесь отряд уцепился намертво — ни один фашист мимо не проскочит.

От сержанта Лукашевича вернулся почерневший от боли Сатаров, он принес полный котелок горячего чая.

«Завтракать-то пора. А что, кроме чая?..» И Сатаров, угадывая мысли политрука, развязал свой вещмешок, достал сухари и брикет пшенной каши.

— Это потом… — смутился политрук, вспомнив, что ему докладывали о галетах, оставленных немцами на кухне. Впрочем, хорошо бы раздать их товарищам. — Галеты не пробовал?