Валерий Вахромеев - Дороги

К вечеру нас привезли на товарную станцию города Тернополя. На ступеньках пакгауза, на шпалах и просто на земле сидели наши пленные красноармейцы, человек сто пятьдесят — двести. Наши конвоиры велели нам сойти с машины и присоединили нас к остальным пленным. Наше появление не вызвало ни какого интереса у понурых и усталых людей. Примерно через час всех построили в колонну, и конвой повел нас по улицам Тернополя…

Солнце нещадно палит. Июльская жара выматывает военнопленных, растянувшихся колонной по пыльной улице Тернополя. В расстегнутых гимнастерках, в пилотках и без них, с шинелями под мышкой, с вещмешками и без них, идем мы, запыленные и усталые. Немцы тоже утомлены жарой, но все же периодически подталкивают отстающих прикладами и злобными окриками. Идем в неизвестность. Замыкают колонну раненые, которым достается больше других от конвоя. Здоровые по мере возможности помогают идти своим товарищам по несчастью, так как немцы могут пристрелить отставших красноармейцев.

Около низенькой православной церкви улица резко сворачивает вправо. Приближаясь к церковному кладбищу, я и другие красноармейцы слышим в голове колонны шум и озлобленные крики немцев. Подходим ближе и видим деревянные кресты на могилах немецких солдат. Захоронение совсем еще свежее. На каждом кресте повешена солдатская каска, но с одного из них она сброшена на землю. Да не просто сброшена, а еще и перевернута и осквернена испражнениями! Должно быть, до прихода нашей колонны никто еще не обратил на это внимания. Немцы от такого надругательства над могилами соотечественников пришли в ярость. Они стали бить всех пленных прикладами, вымещая свою злобу на безоружных людях. Они били и здоровых и раненых, еле стоявших на ногах, измученных тяжелым переходом. Многие из них падали, но и упавших били коваными сапогами. Постепенно ярость утихла, колонну вновь собрали и погнали дальше.

Кривая улица, поднимаясь в гору, постепенно вывела нас на окраину города. Колонна замедлила шаг, подтянулась и остановилась. На пустыре, на окраине Тернополя, стоял большой четырехэтажный дом из красного кирпича. Впоследствии мы узнали, что до прихода немцев он служил казармой для красноармейцев. На пустыре были устроены спортивные площадки и плац. Еще висели бодрые плакаты: «Чужой земли нам не надо, но и своей ни пяди не отдадим!», «Крепи оборону, Рабоче-крестьянская Красная Армия!»

Как больно было видеть нам, пленным красноармейцам, эти бравурные лозунги на фоне серых немецких мундиров! А перед войной, сколько песен, статей, кинофильмов и другой агитации выходило! «Броня крепка, и танки наши быстры…» Где они, эти быстрые танки с крепкой броней? Где «самые лучшие и самые быстрые советские самолеты»? Видели мы их, но сожженными на обочинах дорог и на аэродромах. Даже трехлинейки образца 1896 года получил не каждый новобранец. Был приказ добывать оружие в бою, то есть взять у павших товарищей. Как такая армия могла воевать? Обидно нам было за нашу огромную и многострадальную Родину, жалко было молодых замечательных ребят, так рано сложивших свои головы! Эх вы, «Великие политики», «Отцы народов»! Вот такие печальные и горькие мысли проносились в голове.

Эта казарма, вернее ее двор, стал первым для нас концлагерем. Казарма была обнесена дощатым забором по всему периметру. Но с одной стороны забор был не достроен, видно, строительству помешала война. Там лежали бревна, доски и высилась куча песка.

Нас разместили во дворе казармы, а раненых загнали в спортивный зал, запретив нам входить в помещение. Нас покормили перловой баландой с кониной. Супом это пойло можно было назвать лишь, обладая большим воображением. Варили его на кухне во дворе. Да и такой-то баланды давали очень мало, лишь бы мы не умерли с голоду.

В один из дней немцы привезли в лагерь лошадиную тушу. Положили ее в каком-то сарае во дворе. Охрану не поставили. Изголодавшиеся пленные ночью залезали в этот сарай и отрезали куски мяса от туши. Затем их тайком варили на кострах и ели. Когда немцы спохватились, то от туши остался скелет и кишки. После этого случая они уже были осмотрительнее и поставили часового у сарая.

Лагерь стоял на горе, и поэтому нам были хорошо видны окрестности на юго-восток от него. Смотрели мы на волю из-за забора и невольно искали пути выбраться из неволи. Видно было далеко. На горизонте, скрываясь в голубой дымке, виднелась шапка леса, а ближе к городу змеилась, временами исчезая в зарослях кустов, быстрая речушка. Она пропадала из поля зрения у самого лагеря. Дни стояли жаркие, а ночи теплые. Дождей не было, и мы не испытывали неудобства от сна на свежем воздухе.

Однажды утром, когда мы доедали свою баланду, к нашей группе подошел высокий немецкий ефрейтор. Он тростью выбирал, кому из пленных идти с ним на работу. Вот трость опустилась и на мое плечо. Я встал в строй отобранных для работ по лагерю. Подошел конвой, вооруженный винтовками. Пленных разделили на группы по четыре — шесть человек. Через переводчика ефрейтор объяснил нам, что мы будем достраивать дощатый забор вокруг лагеря. Подошли к углу забора, где были бурьян и крапива. Мне и моему напарнику выдали лопаты. Нам нужно было копать ямы под столбы.

Копаем и тихонько переговариваемся. Парень оказался лейтенантом, родом из Воронежа. Хотя на гимнастерке и не было знаков различия, было заметно, что он из командного состава. Это видно было по галифе с красной полоской и по довольно длинным волосам (рядовые были острижены наголо). Слово за слово, и разговор перешел на возможность побега из лагеря. Я изъявил горячее желание скорее вырваться на свободу. Обсудили, орудуя лопатами, варианты побега. Я предложил бежать на юг, идти вдоль речки, минуя город, а затем уже повернуть на восток. Лейтенант не согласился, ссылаясь на то, что мы потеряем много времени. Он сказал, что пойдем через город, так как таких как мы много сейчас бродит вокруг, и на нас не обратят внимания. Пришлось согласиться, полагаясь на его опыт командира.

В это время наш конвоир, пригретый солнышком и разомлевший, перекуривая, оживленно переговаривался с другим солдатом. Оба они расстегнули мундиры и сняли ремни, лишь изредка поглядывая на нас. День уже клонился к вечеру, и солнце скатывалось в сторону заката. Красновато-оранжевые лучи его уже не припекали. Тени становились длиннее.

Улучив удобный момент, мы ползком через бурьян, обжигаясь крапивой, скатились вниз по склону. Внизу обернулись — все тихо, никакой тревоги. Пригибаясь, бежим, стараясь использовать кусты для прикрытия. Держим направление в сторону городского моста через реку.