Мариус Габриэль - Маска времени

Путаясь в ночной рубашке, замирая от страха, Катарина быстро сбежала вниз по лестнице, распахнула дверь и застыла на пороге.

Старухи, как слетевшееся воронье, окружили постель больной и враждебно смотрели на девочку. Казалось, они видели сейчас в Катарине самого ангела смерти, впрочем, и немудрено. Черные волосы растрепались во все стороны, лицо поражало бледностью. Катарина взглянула на ту, что лежала на смертном одре, увидела руки, скрещенные на груди, и закричала что есть мочи.

Это был дикий вопль, полный истинного, искреннего отчаяния и горя. Одна из старух начала креститься от неожиданности.

Продолжая выть, девочка бросилась вперед.

— Бабушка!!! Ба!.. — кричала она, тряся труп. Окоченение еще не наступило, поэтому челюсть отвалилась. Тогда Катарина опомнилась и коснулась губами холодного лба. Ей так не хотелось принять эту смерть. Но старухи все знали заранее. Поэтому, пока Катарина спала, женщины, предвидя конец, собрались вокруг постели больной, дабы самим увидеть приближение смерти. Ох, как Катарине хотелось бы прогнать всех этих ворон… Но сил на гнев не осталось.

Она попыталась закрыть коченеющий рот бабушки, но чужие руки отстранили девочку. Ухаживать за мертвыми — дело старух, а не молодых.

Женщины принялись причитать, наполняя комнату звуками печали и горя. И в этом плаче угадывался особый ритм, древний, как сама смерть. Катарину будто вытолкнула из комнаты какая-то сила. Лицо бабушки казалось теперь таким далеким и таким чужим. Девочка задержалась на пороге, но прощаться уже было не с кем. Она вступила в мир одиночества — мир без жалости.

Снег не переставая сыпался из нависших над землею туч. Огромный и темный лес молчаливо вбирал в себя людей, делая неслышными шаги заключенных и окрики охраны.

Связанный одной веревкой со стариком, который плелся сзади, заключенный Е-615 по имени Иосиф Александрович, или Джозеф, сын Александра, брел вместе со всеми по лесу. Зэки шатались от усталости. Все они были обриты наголо и необычайно худы. Многие передвигались из последних сил, как тот старик, что был привязан сзади к Джозефу. Старик был знаменит тем, что снял когда-то пропагандистскую ленту об индустриальном пятилетнем плане товарища Сталина. А теперь всякий раз, когда он спотыкался, веревка с болью врезалась в запястье Джозефа. Джозеф пытался не обращать внимания на эту боль. Он пытался не обращать внимания и на холод, который пронизывал его тело насквозь, и на неотступное чувство страха, рвущее душу на части. Джозеф решил целиком сосредоточиться только на мысли о побеге.

На всех зэках были одни и те же лохмотья с надписью «исправительно-трудовой лагерь». Но каждый знал, что самый главный труженик здесь — смерть. Причем трудится она медленно, но уверенно и со знанием дела. Правда, из Москвы пришли новые распоряжения, и лагерь ожил, словно муравейник. В течение последних двадцати четырех часов зэков, не переставая, грузили на машины и отправляли в сторону Ленинграда. Других же группами, как та, в которой оказался Джозеф, уводили почему-то в лес. Но посылали их явно не на работу: топоров, пил и лопат им не давали.

После таких «прогулок» в лагерь никто не возвращался.

Со смертью Сталина и приходом к власти Хрущева многие связывали надежду на будущее, ожидая освобождения. Но время шло, ничего не менялось в их жизни, а смерть продолжала трудиться, по-своему исправляя и воспитывая заключенных. Диктаторы менялись, а ГУЛАГ оставался прежним.

Сейчас все, у кого еще были силы молиться, молились, и по рядам прошелестело: «О Пресвятая Дева Мария, яви свою милость, Господи Боже…»

Джозеф был высоким человеком, и когда-то, давным-давно, его называли красивым, но сейчас это были кожа да кости. Кости рук, скрученные за спиной веревкой, сохранили еще красоту, хотя и напоминали больше клешни рака.

Раньше Джозеф всегда ходил прямо, с высоко поднятой головой, а сейчас он двигался как затравленный зверь, который остерегается ловушки.

Бежать было некуда. Охранники явно торопились, не позволяя ни на секунду останавливаться. Крепко привязанный к своему товарищу по несчастью, Джозеф прекрасно знал, что убежать ему удастся самое большее — шагов на десять, а потом его срежет автоматная очередь.

Даже если он сумеет добраться до леса, то и тогда о спасении надо забыть: непроходимая чаща простиралась на несколько миль вокруг. Охранники даже не побегут за ним, прекрасно зная, что через несколько часов Джозеф замерзнет, и птицы выклюют ему глаза.

И все же он по-прежнему жадно смотрел по сторонам, в то время как ноги несли Джозефа к краю бездны.

Наконец кто-то крикнул, и группа заключенных застыла на месте. Стража накинулась на связанных людей, заставляя их выстроиться в одну шеренгу.

Некоторые догадались обо всем первыми и закричали от отчаяния. Тогда все увидели обрыв, по краю которого торчали огромные поваленные деревья, корнями наружу. Снег тяжелым покровом лежал на сухих ветках. Казалось, мертвые гиганты готовы освободиться от последней власти земли и сорваться вниз.

Лица охранников окаменели, они начали подталкивать заключенных к самому краю. Стража ступала осторожно, стараясь держаться как можно дальше от осыпающегося обрыва, на дне которого разверзлась тьма.

Постепенно смолкли слабые крики о пощаде. Лес словно окутал всех своей вековой тишиной. Теперь заключенные стояли уже у самого края, и снег бил им в лицо. Кто-то пытался прикрыть глаза рукой, словно не желая видеть происходящего.

Человек, к которому был привязан Джозеф, неожиданно схватил его за запястье и зашептал:

— Где мы? Что происходит?

— Это конец, — ответил Джозеф тихо. Он покрепче взялся за руку старика и спокойно стал смотреть, как охранники снимают чехол с пулемета.

— Но я же не сделал ничего плохого. Я всегда любил товарища Сталина. Меня взяли по ошибке. Понимаете, по ошибке.

Джозеф вдруг ощутил покой. Наконец-то все будет кончено. После стольких лет мучений и надежд.

Как шум надвигающейся волны, послышался людской шепот: «Благословенна Ты в женах и благословен плод чрева Твоего, Иисус».

«…О святая Мария, Богородица, молись за нас, грешных…»

Сраженные пулями тела, связанные попарно, падали в бездну. К пулеметному треску добавился треск сухих деревьев, которые падали вместе с людьми, разбиваясь в щепы внизу о камни.

«…отныне, и во веки веков. Аминь».

Пуля пробила грудь старику, которой был связан с Джозефом, а через секунду, будто от удара гигантского кулака, его сбило с ног, и они вместе полетели вниз, в бездну.

Джозеф вращался на лету, как сухие листья осенью во время листопада. Рот его был полон крови, он уже не чувствовал никакой боли, продолжая повторять слова молитвы, пока тьма не окутала его сознание.