Дэвид Ховарт - Утро в Нормандии.

Скрываться было уже бесполезно. Роузвир дал газ и на полной скорости помчался по городу. Но эта «полная» скорость у перегруженного «джипа», да еще с прицепом, не превышала 35 миль в час. Казалось, что машина еле тащится по улице. Немцы из всех домов открыли по ней стрельбу. Один из солдат Роузвира был убит и свалился с машины; остальные вели огонь из автоматов и ручного пулемета. Дорога вдруг свернула, и перед ними открылась прямая и широкая главная улица, которая тянулась примерно на милю, поднимаясь по холму, а затем спускаясь к мосту. Огонь усилился. Казалось, что за каждой дверью прятался вооруженный немец. Прямо от моста в их сторону протянулись светящиеся линии трассирующих пуль. Сидевшие в машине солдаты вели яростный огонь. Машина перевалила через холм и понеслась вперед, виляя из стороны в сторону. Скоро город остался позади. Наконец впереди показалась река и мост, который никем не охранялся. Солдат, сидевший на прицепе с ручным пулеметом, куда-то исчез. Никто не знал, то ли его убили, то ли от резкого толчка он свалился за борт. Оставшиеся солдаты быстро сгрузили взрывчатку — и через пять минут центральный пролет моста упал в реку. «Джип» отогнали как можно дальше на одну из боковых дорог и там спрятали в кювете. Выполнив задание, саперы через болота и реки в тот же день добрались до района, захваченного десантом.

К рассвету дивизия выполнила свою основную задачу: все пять мостов на реке Див были взорваны. Мосты через канал и реку Орн, захваченные Говардом, оказались в полной сохранности, и парашютисты двигались к нему на помощь. Весь намеченный для захвата район находился теперь в руках десантников, хотя здесь оставалось еще очень много немцев, а на юге, в районе Кана, противник удерживал некоторые противотанковые укрепления. В общем, операция была проведена удачно.

Однако об этом еще не было известно в штабе Гейла. Но если бы даже генерал и знал обо всем, еще рано было поздравлять себя и своих подчиненных с успехом: ведь необходимо было удерживать захваченную территорию до тех пор, пока высадятся силы, перебрасываемые по морю. Правда, немцы проявляли признаки полной растерянности, но тем не менее следовало быть готовым к контратаке.

Успех был достигнут ценой немалых жертв. Через заросли кустарника и лесные чащи все еще пробирались потерявшиеся при высадке солдаты; многие из них были ранены. Но на рассвете оставшиеся в живых услышали звуки, которые вселили в них бодрость. Это был могучий гул, слышный даже сквозь рев самолетов и грохот бомб. Он нарастал с севера, и от него дрожала земля. Один из солдат Говарда воскликнул: «Вы слышите, сэр? Ведь это же флот!»

Вскоре над головами десантников начали проноситься снаряды с боевых кораблей, которые вели огонь по целям, находившимся в десятке миль от берега.

В пятидесяти милях к западу от того места, где происходили описываемые события, на полуострове Шербур находилась 709-я немецкая пехотная дивизия. Разбросанная по отдельным фермам и деревням дивизия уже целый год бездействовала. Это было соединение, которое не могло похвастаться ни славными традициями, ни высокой организованностью, ни своей сплоченностью.

Дивизия была сформирована восемнадцать месяцев назад. Ее костяк составляли ветераны войны, прибывшие с русского фронта, а основная масса солдат состояла из мобилизованных, которые не проявляли особого энтузиазма, находясь на военной службе. Большинство солдат были или слишком молоды, или слишком стары, или слишком больны, чтобы их можно было послать на более важные участки фронта.

Словом, 709-я дивизия представляла собой третьесортное боевое соединение. Она, безусловно, не была типичной для немецкой армии, но эта армия, оборонявшая обширные гитлеровские рубежи и ослабленная потерями в России и Африке, была вынуждена разбросать свои силы, и поэтому для таких сравнительно спокойных участков, как Атлантический вал, у нее уже не оставалось ничего лучше. Дивизия находилась в этом районе очень долго. Солдаты начали ворчать, жаловаться, что их заставляют выполнять явно никому не нужную работу.

Весь личный состав дивизии — от высших чинов до рядовых — по своим взглядам разделялся на два лагеря: в одном находились люди, которые все еще верили в идеалы нацизма и в своего фюрера, а в другом — те, кто либо никогда не верил в это, либо давно уже разочаровался в Гитлере; первыми были преданные рейху солдаты, готовые умереть за фюрера; вторыми — те, кто считал, что война уже проиграна и что ее не следует продолжать. Ни одна из сторон не доверяла другой. Преданные шпионили за сомневающимися, а новичков, прибывавших в часть, встречали с осторожностью и подозрением — надо было узнать, как они настроены.

Вся дивизия знала о том, что вторжение неминуемо и что есть основания ожидать этого вторжения именно на их участке, но лишь очень немногие верили в возможность остановить противника с помощью тех средств и сил, которыми они располагали. Командиры бригад проводили с солдатами воодушевляющие беседы, но эти беседы не столько укрепляли уверенность солдат в себе, сколько внушали им надежду на какую-то помощь извне. Солдатам говорили, что их прикрывают береговые артиллерийские батареи, достаточно мощные, чтобы держать под огнем все побережье, и что существует секретное оружие, которое пока не применяется, но обязательно будет введено в действие в случае нападения противника и уничтожит его еще до того, как он ступит на сушу. Однако очень мало кто верил в это!

В ночь на 5 июня солдаты, как обычно, находились на своих постах. Они и не подозревали, что их судьба уже предрешена.

Около полуночи в дивизии была объявлена воздушная тревога. В этом не было ничего необычного, так как уже один раз в эту ночь воздушная тревога была, а через полчаса был дан отбой. Да и, по правде говоря, редкая ночь за последние недели обходилась без воздушной тревоги. Все это порядком уже надоело. В одном отделении пехотного взвода, расположенного на ферме юго-восточнее города Монтебур, объявление воздушной тревоги встретили даже с облегчением — оно положило конец спору, который начинал принимать опасный характер.

Одним из споривших был солдат по имени Фридрих Буш, который до войны был директором школы в Дрездене. Находясь в состоянии крайнего угнетения и подавленности, он опреметчиво заявил, что сыт по горло солдатской службой во имя цели, в которую никогда не верил, и что единственное его желание — поскорее вернуться домой к жене и ребенку. Слова солдата услышал унтер-офицер, который заявил, что единственное, на что Буш еще годится и что он способен сделать для Германии, так это постараться дать себя убить в первом же бою. Разгорелся ожесточенный спор, и товарищи Буша уже начали побаиваться, как бы он не угодил под арест по обвинению в призывах к мятежу. Среди присутствовавших находился немец Эрвин Мюллер, который очень внимательно прислушивался к спору. Его жена была датчанкой, да и сам он в течение двадцати лет жил в Дании и поэтому считал себя тоже датчанином. К сожалению, он своевременно не получил датского гражданства, в результате чего сразу же после захвата Дании Германией был призван в немецкую армию. Боясь навлечь на жену, детей или проживавших в Германии родителей какие-либо неприятности, он безропотно пошел на военную службу.