Аскольд Шейкин - Опрокинутый рейд

— Слушай, — продолжал тощий, со впалыми щеками, совсем еще молодой красноармеец. — «Ты, говорю, кисет доставал, кошелек твой выпал». Он меня плетью — ж-жах! «Будешь указывать, что у меня откуда упало!»

— Эка ты!

— Я бежать. Потом гляжу: кошелек-то старый, а денег в нем полтора рубля.

— Тогда на это погулять было можно.

— Еще бы…

Второй красноармеец, уже лет под сорок, с крупными чертами лица, босой, в рваном крестьянском кафтане, сказал:

— Обиделся, вишь, что перед иногородним растеряхой предстал.

— Да какая там ему была разница!

— Не говори. Я с малых лет по станицам. Батрачили. И батька, и сам я… У них, тебе скажу, если свадьба, то сперва у жениха да невесты по неделе гуртуются, потом по другим дворам идут. И вот послушай: чеп бьют. Кол такой. Кто его последним ударом в землю вколотит, тот и вино на гулянку в этот день всей компании ставит.

— Кто же его будет вколачивать? — изумленно и весело взглянул на напарника молодой красноармеец.

— Будет. И опосля до последнего гроша выложится. Честь! Дружков угостить, стариков, станичного атамана. У них свой — так свой. Зато ты вот, ну я приду, и что ему ни говори — не поверит. Для него коли не казак, так и не человек вовсе. Как отрезано.

— У-у, — глухо донеслось из темноты. Молодой красноармеец вскочил на ноги:

— Голос чей-то?

— Сова, — не отрывая глаз от костра, ответил его напарник.

— В поле роса, а пыль на дороге сухая, теплая. Мыши гулять выходят. Сова — тут как тут.

Молодой красноармеец свернул цыгарку, раскурил ее от головешки.

— Пойду, — он кивнул в ту сторону, откуда донесся глухой звук. — Огонька отнесу ребятам.

— Дуй, — согласился напарник. — Еще помрут, не куривши…

Шаги парня затихли вдали.

Костер догорал. Темнота становилась гуще. Караульный, ссутулясь, вглядывался в язычки пламени, пробегавшие по раскаленным углям.

В той стороне, куда ушел красноармеец с цыгаркой, послышались ругань, крики, затем приближающийся топот.

Подбежал один из тех бойцов, что находились в секрете.

— Где взводный? — спросил он.

— Спит, — ответил караульный.

— Где он? Который?

— Пусть спит. Просил, пока светать не начнет, не тревожить. Один из лежавших возле костра зашевелился.

— Что там? — спросил он.

— Пластуна поймали, — ответил подбежавший красноармеец.

— Дезертир?

— Кто его знает.

Взводный поднялся, застегнул шинель, затянул ремень с кобурой, поправил на боку полевую сумку.

К костру уже подходили. Трое красноармейцев плотно обступали невысокого мужчину в галифе, в гимнастерке, в ботинках. Слипшийся от пота чуб косой прядью пересекал лоб.

Взводный сделал шаг навстречу:

— Этот?

— Он самый, — задыхающимся от радости голосом ответил молодой красноармеец. — Иду, а он притаился, рожу, чтобы не белела, к коленям прижал. Я сперва подумал: пень. Потом гляжу — пень-то мой побежал!.. А до секрета полсотни шагов. Я туда. Со всех сторон обложили. Он просит: «Не стреляйте. Свой!»

— Оружие было? — спросил взводный.

— Нет. Ничего не нашли. При нем только вот это, — красноармеец протянул взводному сложенный в малую долю газетный лист.

Взводный расправил его, поднес к костру и, даже не вчитываясь, сразу узнал: «Правда»! Та самая, которая выходит в Москве!

— Это что же? — он озадаченно смотрел на задержанного. — Вместо пропуска?

— Ваш я, — тот приложил к груди руки. — Ваш.

— Жаль, что ты пушчонку с собою не приволок. Мы бы тогда еще больше поверили, — отозвался взводный.

Поднялись остальные красноармейцы, обступили задержанного. Один из них бесцеремонно рванул его за штанину:

— А галифешки-то ничего! Задержанный встревожено оглянулся.

— Не бойся, — продолжил боец. — Если б с лампасами… Вот разве только ботинки твои кому подойдут…

Ботинки на задержанном были рваные. Все рассмеялись. А тот проговорил совсем уже смело:

— Товарищи! В газете, что вы у меня нашли, подлинная казачья правда.

Кто-то из красноармейцев подбросил в костер хвороста. Стало светлей. Теперь взводный уже с улыбкой смотрел на задержанного. И тот, ободренный этим, заторопился:

— Я, когда ее прочитал, не пойму, что со мной сделалось. Ну чего генералам служу? Против братьев сражаться!.. У нас там среди народа голод. Только и живут спекулянты да лавочники. Честному человеку одна дорога — тюрьма…

Взводный смотрел на него все так же с улыбкой, наконец сказал:

— Да верю. Первый ты, что ли, такой?

— Я так и знал, — подхватил задержанный. — Товарищи!..

— Кто на часах сейчас? — спросил взводный. Отозвались те двое, что и прежде были караульными.

— Отведете в землянку. Один возле останется, — обратился к ним взводный и, обернувшись к задержанному, добавил:- Сам знаешь — служба.

— Товарищи, — начал было задержанный. — Я всей душой…

— И мы также, — прервал его взводный. — Утречком в роту доставим, там о себе все расскажешь. Может, потом в наш взвод служить придешь. Всяко бывает… Идите.

Взводный присел на обрубок осокоря, вновь по своим местам расположились бойцы.

Караульный постарше возвратился к костру, неся поясной ремень и ботинки задержанного. Швырнул к ногам взводного, сел рядом с ним.

— Зачем так-то уж? — укоризненно проговорил взводный. — Знаешь, что за это бывает?

— Не дам, — упрямо ответил тот. — Не к сватье на пироги. Я с самой весны босой. И в свое время от ихней братии натерпелся.

— Вернешь, — уже с угрозой продолжал взводный и кивнул на ботинки:- Ишь ты! Еще и под нос мне совать…

Прекрасны в этом краю августовские предутренние часы. Понемногу светлеет восточная сторона неба. Поначалу неуверенно, изредка, но все громче раздаются птичьи голоса. Временами налетает теплый ветерок, и словно бы это он сдувает пелену ночной темноты с дальних и ближних горушек, низин, деревьев, кустов, и они как будто проявляются, откуда-то выплывают.

Взводный глядел в огонь. То же, сидя с ним рядом, делал и караульный. Потом он поднял ботинок, повертел в руках: ботинок был явно нерусского фасона — с широким рантом, с рифленой подошвой. Грязь на нем и то, что верх его местами полопался, караульного нисколько не отталкивали. Он ощупывал, мял его, потом, продолжая свое исследование, сунул руку внутрь. Стелька мешала. Он ее вынул. Под стелькой было что-то еще. Он вынул и это: металлическая, сложенная вдвое, тугая пластинка. Караульный разжал ее. Внутри белел листочек бумаги.

Взводный протянул руку, раскрыл листок. Он был исписан колонками цифр. Взводный не раздумывал. Тотчас он спрятал листок в нагрудный карман гимнастерки, оторвал осьмушку от первой попавшейся в полевой сумке бумажки, втиснул ее в металлический зажим, вложил его в ботинок, прикрыл стелькой, поставил ботинок на землю, наклонился к караульному: