Аскольд Шейкин - Опрокинутый рейд

— Чтобы никто ничего. Понял? И обувку вернешь. Скажешь, временно брал. Чтобы не смог убежать. Так, мол, положено.

Тот утвердительно кивнул.

— К утру не вернусь — к командиру роты доставишь. Головой отвечаешь…

Из допроса у командира роты:

— …Третьей сотни?

— Ну да. Я и говорю. Я все вам, как на духу.

— А полк?

— Что-полк?

— Номер полка какой?

— Бес его знает. Сколько раз меняли! То сорок четвертый, то десятый был. Сейчас какой — так и не знаю… Я вам правду. Истинную правду. Не верите?

— Что ты, милок! Верим тебе мы…

— Я всей душой. Такие слова!.. Трудящийся казак! У тебя общие цели с крестьянином и рабочим. Будем же вместе, плечом к плечу, строить новую жизнь… У настам измываются господа-благородия.

В нашем полку казаки пытались подняться: «Доколе война?» Их в плети! Расстрелы да порка. Приказ такой от Деникина. — Да верим тебе мы, верим…

Из допроса в штабе батальона:

— …Та-ак. Третьей сотни, значит. Тут ты не врешь?

— Да я все вам точно, товарищи!

— Сколько сейчас в сотне сабель?

— Девяносто пять. Еще коноводы, кузница, швальня.

— А во всем полку сколько?

— Откуда мне знать?

— А если подумать? Это ведь нашему делу большая помощь. Оно теперь и твое. Да кто и поверит, что не знаешь? Неужели вас всем полком ни разу не собирали?

— Не собирали. Всюду одной своей сотней… Сколько ден уже! Истинный крест!

— Ну а где сотня стояла, когда с тобой все это стряслось?

— Скажу. На хуторе за Бурляевкой, верстах в десяти.

— Хутор как называется?

— Кто его знает? Пришли туда вечером, темно было. Жителей у домов — ни души. Спрашивать у своих? Никому не известно. Шли-то ведь строем. К сотенному разве сунешься? А утром еще до подъема меня арестовали. «Ты что это, говорят, казакам большевистскую газету читал? Как ты смел? Знаешь, что за такое бывает?» Двое суток на воде да хлебе! Сапоги отняли, мундир отняли. Швырнули дранье. Командир полка зверем орал: «Всю часть опозорил! В штаб корпуса отвезут — запоешь!..»

— Видишь как? Значит, на хуторе был сразу весь полк размещен, коли сам командир тобой занимался. Разве не так? А говоришь: «Одна только сотня… Номера полка не знаю… Кто командир, не знаю…»

— Не отрицаю. Товарищи! Прямо спросили — пожалуйста! Это скажу: Космачев.

— Имя как? Отчество?

— Куприян… Куприян Капитонович. Полковник. Чего тут скрывать? Я всей душой…

— Номер полка? И не темни. Мы проверим. В твоем положении врать…

— Где же я врал? Товарищи!

— Мы проверим. По фамилии командира. Ты понял? Либо ее наврал, либо сейчас будешь врать… В твоем положении…

— Пожалуйста! Сорок восьмой конный.

— Дивизия?

— Откуда мне, рядовому? Хоть бы уж я урядник был… Другое дело!

— Дураками ты нас не считай.

— Това-арищи, я же к вам…

— Так и давай тогда выкладывай. Командира полка знаешь по имени-отчеству, а номер дивизии тебе неизвестен? Кто поверит? А еще говоришь: «Всей душой к вам».

— Ну хорошо. Скажу. Тринадцатая донская. Генерала Толкушкина.

— А корпус?.. Да говори, говори! Это проверка тебе. Думаешь, мы не знаем, в какой корпус ваша Тринадцатая дивизия входит? Дивизия! Не иголка же в сене.

— Генерала Мамонтова, Четвертый конный.

— Вот это другое дело. А то крутишь-крутишь. Не видать, что ли?.. Штаб корпуса, куда тебя грозился командир полка отправить, где стоит? Тоже будешь крутить?

— Разве я кручу? В Березовке… Я вам всю правду…

Из допроса в штабе полка:

— …Вы сказали, что штаб корпуса расположен в Березовке?

— Так и есть. Когда мы только-только на хутор пришли, слышу, командир полка приказывает: «Послать курьера в Березовку, в штаб корпуса». У меня сестра в том селе замужем, вот и запомнилось.

— Ваша сотня пришла на хутор, и вас сразу арестовали?

— Никак нет. Это уже утром было. «Откуда у тебя, спрашивают, — большевистская газета? Кто тебе ее дал? Кому ты ее из казаков читал? Не хочешь сказать? Под арест!» А газету-то не отобрали. В кисете моем осталась. Я ее сразу под стреху в сарае спрятал. Думаю: «Теперь пойди докажи». На следующий день выводят: «Одумался?» Молчу. «Ах так! Мы тебя, подлеца, расстреляем. Такой-то на тебя показал и такой-то». Не пропадать же! За ночь стенку руками подрыл — вот, смотрите, кожа ободрана…

— Сегодня четвертое августа. Вчера весь день вы шли к линии фронта.

— Быстрей-то, по лесам хоронясь, разве пройдешь? Даль такая! Верст сорок, не меньше.

— До того двое суток находились под арестом. Значит, курьера в Березовку командир вашего полка посылал четверо суток назад, то есть тридцать первого июля.

— Так точно. Мы только на хутор пришли. Еще кони не расседланы были.

— Как объяснить тогда, что, вопреки вашим показаниям на допросе в штабе батальона и вот здесь, сейчас, на самом-то деле, как нам совершенно точно известно, штаб Четвертого конного корпуса стоит в Березовке лишь с позавчерашнего дня?

— Как с позавчерашнего? Не может с позавчерашнего! Вы, товарищи, подозреваете? Я всей душой. Да что же вы?

— Снимите правый ботинок.

— Товарищи? Как это понять? Вот и статья в газете… И приказ Реввоенсовета вашего был: с пленными обращаться как с братьями. Другое дело — казаки. Разденут, разуют — и в балку… Я даже не пленный, я по своей воле к вам.

— Держите его. Дайте ботинок. Что это?..

В избе, где шел допрос, находилось тогда шесть человек. Этот задержанный, четверо красноармейцев и политком 356-го полка, приземистый широкоплечий мужчина лет тридцати, в кожаной тужурке и кожаной фуражке с красной звездой на околыше. И вот он-то поднес к глазам задержанного вынутый из металлического зажима листок:

— Что это?

— Не знаю, — лицо задержанного заблестело от мелких капель пота. — Поверьте… честное слово…

Тут же, высвободив руку, он выхватил этот листок, сунул в рот и начал жевать.

Его сбили с ног, стали душить. Он мычал, извивался, бился головой об пол и — жевал, жевал. Как трудно, оказывается, проглотить комок бумаги!

Наконец это ему удалось. Перестав сопротивляться, он обессилено вытянулся всем телом.

Его поставили на ноги.

— Дура, — сказал политком. — Твой вот где.

Из ящика стола он вынул другой листок, но теперь уже держал его подальше от задержанного.

— Три, семь, восемь, один, пять, — начал было читать он и резко оборвал себя:- Хватит волынить! К кому шел? Ну? К кому?

Задержанный вновь задвигал челюстями, и так яростно, что политком рассмеялся:

— Дожирай, дожирай… Вот же он, подлинник.

Судорогой свело все тело задержанного. Его опять повалили, стали раздвигать зубы. Политком растолкал всех, упал на колени, склонился к самым губам его:

— К кому шел, говори! Задержанный прохрипел: