Аскольд Шейкин - Опрокинутый рейд

Он пошел напрямик через площадь. Дамы и господа за его спиной заволновались:

— Есть! Есть еще благородные люди!..

«Да, конечно, — думал Шорохов от боли, которой сопровождался каждый шаг, все крепче сжимая зубы. — Есть. И сильные, и благородные».

Он прошел вплотную вдоль строя бывших офицеров, чтобы лучше вглядеться в каждого из них, хотя понимал, что в разведывательную сводку все увиденное никак не включить. Ему не запомнить сразу такое большое количество лиц.

— А-а, вот и мы, — нисколько не удивившись, приветствовал его Мануков и указал на своих спутников: — Знакомьтесь.

Он что-то прибавил на незнакомом Шорохову языке. Боль в боку и плече была настолько острой, что ему не удалось в ответ сделать даже легкого кивка.

— Иностранные офицеры, — пояснил Мануков. — Мои друзья. Я сказал, что вы преуспевающий русский купец из новых, возросших на дрожжах всей этой смуты. Они рады познакомиться с вами.

Шорохов сумел, наконец, отозваться:

— Особенно сейчас… Споткнулся.

— Споткнулись? — Мануков подмигнул. — Ничего. Мужчину синяк под глазом лишь украшает.

«Смейся, — подумал Шорохов. — Я-то выскочил, а вот ты бы?..» С трудом он пожал протянутые руки — боль резко отдавалась около сердца. Один из незнакомцев дружески похлопал его по спине. Он вынес и это.

— Вы нравитесь моим друзьям, — продолжал Мануков. — Они говорят, что мир принадлежит предприимчивым людям. Считают, что у вас хорошая выправка. По их мнению, вы прирожденный кавалерист.

Он даже не мог рассмеяться в ответ! Но сказал:

— Выправка теперь куда больше нужна в кабинетах. Чтобы любило начальство.

Незнакомцы заулыбались, выслушав перевод этих слов.

— Они говорят, — пояснил Мануков, — что русские шутят даже в самых удивительных случаях.

— Да-да, — Шорохов слегка наклонил голову в сторону офицерской шеренги и едва не выругался от нового приступа боли. — Мы шутим, шутят над нами…

Кто эти двое? Служат в корпусе Мамонтова? Любопытно. А если нет, то как они появились в Козлове?

Незнакомец с тросточкой что-то проговорил. Мануков обратился к Шорохову:

— Хотите с нами? Господа желают взглянуть на здание, где размещался штаб фронта красных. Интересно, не правда ли?

Они возвратились на Московскую.

Здесь все еще было много народа, занятого торопливой куплей-продажей.

По булыжнику зацокали копыта. В сопровождении шестерки верховых казаков катил экипаж. Обогнав их компанию, он остановился. Верховые спешились, выстроились поперек тротуара. Опираясь на палку, из экипажа вышел широкоплечий военный в синей шинели, прихрамывая, побрел к подъезду.

Мануков глазами указал на него:

— Мамонтов. А это «Гранд-отель», куда было я разогнался. Как чувствовал, что там остановится генерал. Ну а напротив — здание, которое нас интересует.

Чтобы не вызывать боль в груди, Шорохов осторожно, всем корпусом, повернулся к противоположной стороне улицы. Дом был кирпичный, а три этажа. У входа стоял часовой. Черными провалами глядели узкие окна.

— Выехали буквально за несколько дней. Рассказывают, вывезли даже ломаные столы.

Мануков затем снова заговорил на языке, незнакомом Шорохову, и тот, делая вид, что с интересом смотрит на часового у входа в бывший штаб, вслушивался в эту речь. В детстве ему несколько лет довелось быть певчим. Чтобы участвовать в богослужениях среди итальянских и греческих колонистов, он научился тогда на слух, нисколько не понимая смысла, будто мотив песни, быстро затверживать молитвы и канты на чужом языке.

Но какие же были трудные звуки! Лишь одну фразу он смог уловить. И то потому только, что она повторилась трижды.

Начал Мануков.

— Эйпл-сейк, итс со свиит ин чилдхууд, — нараспев произнес он. И его собеседники, улыбаясь, утвердительно и как-то умиротворенно друг за другом повторили эти слова.

Он потому еще запомнил их, что разговор тут же завершился. Один из незнакомцев посмотрел на часы. Все трое они кивками простились с Шороховым и направились ко входу в гостиницу.

«Мне тоже можно войти, — подумал Шорохов. — Не пропустят, изображу из себя дурачка: мол, сунулся вместе с приятелями. Хотел пройти в ресторан. Нельзя? Ну простите. К тому же Мануков, может, замолвит слово».

Но в те первые мгновения, когда это еще могло выглядеть натуральным, его внимание отвлек тощий парень в шинели, на костылях, наголо стриженный. Он оказался рядом с ним и протянул ладонь. На ней лежал серебряный образок на цепочке.

— Не купит ли ваше степенство? — парень скользнул взглядом по его лицу, по груди. — Рязанский я, недород там у нас.

Во взоре его была пристальность, с которой смотрел на Шорохова в первую минуту встречи там, у базара, тот, чернявый. Он отшатнулся:

— Иди. Ничего мне не нужно.

Еще раз оценивающим взглядом окинув его, парень запрыгал по тротуару.

— Любезный друг, — услышал Шорохов.

Он обернулся: Чиликин и Митрофан Степанович. Стоят в трех шагах. И эти тут же!

— Могу поделиться приятной новостью, — редактор-издатель «Черноземной мысли» счастливо улыбался. — Моя газета завтра выходит. Пока напечатанная на ремингтонах, но через два дня появится номер типографский, со всеми, как говорится, онёрами… Кто были господа, с которыми вы только что беседовали? — спросил он. — Я имею в виду тех, с кем вы общались еще до того голодранца, от которого так шарахнулись… Боже! Я только теперь разглядел. Кто вас? Где? Понимаю — сейчас вы готовы бежать от любого.

Шорохов нашел в себе силы отозваться в том же тоне:

— Полагаете, мне все тут знакомы? Чиликин иронически поклонился:

— Зачем же все? Я — газета! Господин во френче со стеком — сэр Бойль; господин во френче без стека — сэр Декстр. И тот и другой — англичане, артиллерийские офицеры, прикомандированные к корпусу Мамонтова британской миссией в Новочеркасске. Мой вопрос о них — для проверки. Пристрелка, как говорят в таких случаях. Третий — вот кто предмет моего внимания.

«Англичане. Прикомандированы к корпусу. Все точно», — отметил про себя Шорохов.

— Так кто же он, третий? — повторил Чиликин.

— Как это кто? — Шорохов обратился к Митрофану Степановичу. — Ваш Николенька. Николай Николаевич Мануков.

— Какой же Николенька, — возмущенно сказал Митрофан Степанович. — Ошибаетесь. Или шутите над стариком. Конечно, годы прошли, но…

— Ах вот как! — почти одновременно с ним воскликнул Чиликин. — А прибыл-то он в вашей компании?

Что все это могло означать? Мануков не тот, за кого себя выдает? Шорохову ничего не хотелось ни спрашивать, ни отвечать. Скорее бы вернуться в дом, лечь.

Его собеседники тоже молчали.

— А потом генералы отбудут, отбудут, — мрачно произнес Чиликин. — Блеск потускнеет… Знаете, что всего удивительней? Штаб корпуса в Козлов так и не входил. Почему? Хотелось бы задать этот вопрос господину, о котором мы сейчас говорили. И учтите: ему-то известно все.