Станислав Мыслиньский - Над Припятью

— Я видел, как они шли в атаку. Это настоящие орлы.

— Почти, — поддакнул Гарда. — У нас сабля словно срослась с ладонью.

— Вы и сейчас были сильно к ней привязаны. А между тем решающей для победы является техника.

— Это так, ты прав, Леонид. Когда в Германии в массовом количестве выпускали танки, у нас увеличивали количество кавалерийских бригад… Кавалерию называли богиней войны.

— А как к этому относилась общественность?

— Верила в ту армию, какая была, и не знала, что в случае войны противник будет укрываться за стальной броней… Геройству нашего солдата гитлеровцы противопоставили новейшую военную технику. В сентябре оказалось, что наши лошади были ничем по сравнению с механическими конями врага.

— Вы выдержали дольше, чем другие европейские народы, на которые напала Германия.

— Это небольшое утешение. И поэтому нас волнует вопрос, как могла страна дойти до столь трагического финала. Что из того, что наши войска решительно сражались? Пехота и кони не могли справиться с танками и самолетами. А может, не было соответствующих стратегических планов?

Майор Иванов внимательно всматривался в усталое лицо своего собеседника. Гарда, сказав несколько слов горькой правды, понуро рассматривал свои промокшие сапоги. Наступило молчание. Прервал его Иванов:

— Стратегические планы! Когда-нибудь мы узнаем обо всем подробно. Мне кажется, Ян, что они существовали, но ориентированы были на другое направление… восточное!

— Вполне возможно. — Гарда махнул рукой. — Я думаю, наше правительство не донимало политических целей Гитлера. Вера в мощь наших войск не позволяла ему трезво оценивать реальную ситуацию.

— Эх, Ян! Разве ты не понимаешь, что существовала иная политическая подоплека курса польского правительства? Ведь те, кто правил Польшей, воспрепятствовали ее сближению с Советским Союзом. Вас вводили в заблуждение, говоря что вы сами сумеете справиться с врагом.

— Да, мы были одинокими, — согласился Гарда. — Друзей надо было искать ближе… Теперь мы узнали, что такое фашизм. Будет потом что вспомнить.

— Ой, будет! — подтвердил Иванов. — Это история, написанная нашей кровью. Почти каждый из моих людей имеет свои личные счеты с гитлеровцами. Вот хотя бы мой ординарец Гриша. — Майор Иванов указал на лежащего неподалеку молодого мужчину: — Был у них в плену. Не может никогда докончить рассказ о том, что они делали с пленными. Или мой начальник штаба. Совершенно седой на тридцатом году жизни… Мы проходили через его хутор. Вошли туда спустя несколько часов после карательной экспедиции гитлеровской полиции. Можно было поседеть, видя своих близких — жену и детей — в таком состоянии.

— Многие из моих людей тоже имеют глубокие раны в сердце. Надо рассчитываться с немцами.

— Да, именно поэтому наши на фронте так спешат. Они знают, что борются во имя того, чтобы победить смерть.

— Ты прав. Нельзя ждать.

— Ждать? Сегодня пожалеешь гитлеровца, а завтра он сожжет твой дом, замучит твоих близких. Мы не можем только защищаться. Должны атаковать…

— Я думаю, Леонид, мы направляемся не на отдых, и хорошо, что мы идем вместе.

Майор Иванов дружески улыбнулся:

— Есть такие, Ян, кто не желал бы видеть нас вместе. Даже когда мы бьем общего врага.

Гарда, погруженный в размышления, долго не мог заснуть. О чем он думал? О дискуссии с советским офицером, бывшим преподавателем истории в Киевском университете? А может, Гарде припомнились книги Жеромского, в которых автор так образно рисовал сцены вознаграждений помещиками, какими они удостаивали тех, кто после тяжелых боев за Польшу, раненный, возвращался на землю своего детства?.. Может, думал о подчиненных ему людях, которые так самоотверженно шли на смерть во имя Польши, где им отнюдь не сладко жилось… К чему они возвратятся, когда закончится эта война? А может, он думал о тех, кто разрабатывал инструкции к плану «Буря», о правительстве, находящемся где-то в Лондоне, вдали от борющейся Родины и трагедии народа. Наверняка капитан Гарда понимал, что они неизбежно возвратятся, как только осуществятся их мечты. И что тогда? Неужели партизаны из бедных деревенек Волыни и Полесья, Люблинщины и Келетчины, из сел и городов Польши опять будут вынуждены работать на этих господ, чтобы с большим трудом зарабатывать на хлеб себе и детям?..

Может, так размышлял капитан Армии Крайовой Гарда — Ян Рзаняк, когда сидел, опершись головой о ветви кустарника, а солнце теплыми лучами ласкало его исхудавшее, сильно потемневшее лицо.

Советский майор спал рядом мертвым сном.

Каким будет общественно-политическое устройство Польши после победоносного окончания войны и получения независимости? В 1944 году ответ на этот вопрос имел существенное значение для польского народа. Ибо народ стремился, чтобы политическая свобода шла в ногу с социальным освобождением. Однако эти стремления своим появлением были обязаны не только дням оккупации, хотя именно в этот период польское общество подверглось большим внутренним переменам — террор оккупантов и трудные условия существования нивелировали социальные различия, угроза со стороны гитлеровцев укрепляла всеобщую солидарность, складывались факторы, углублявшие демократизацию общества. Повсеместное стремление к строю, базирующемуся на социальном равенстве, нашло тогда отражение в конспиративных органах печати, а особенно в декларациях левых подпольных организаций.

Стремление к социальному освобождению усилилось не только после сентябрьского поражения и в результате установления режима гитлеровских оккупантов. Борьба с социальным неравенством в Польше происходила с момента получения независимости после вековой кабалы.

Положение рабочих и крестьян было предметом внимания и буржуазных правительств, особенно когда они должны были принимать решения о выделении средств на подавление демократических стремлений трудящихся города и деревни. История тех лет напоминает об усмирении деревень, о постоянном росте налогов и обязательных поставок и все более низкой заработной плате на заводах и в поместьях, о тюрьмах, переполненных «политическими», которых боялись, зная, что их призывы к социальному равенству не пройдут бесследно. Эти опасения были вполне оправданы.

Уже в первые месяцы гитлеровской оккупации тысячи листовок покрыли польскую землю, и их содержание и значение были однозначны. О них стоит напомнить.

«Как стадо баранов, продала нас, поляков, польская буржуазия кровавому палачу и бандиту Гитлеру, потопившему в крови крестьян и рабочих, весь мир, чтобы спасти капиталистический мир господ и помещиков. Буржуазия продала вместе с нами и то, что для нас, поляков, является самым дорогим — нашу независимость, за которую рабочие и крестьяне заплатили своей кровью. Тысячи лучших сынов отчизны погибли, и истребление их продолжается. Тысячи сидят в тюрьмах. Ожидание помощи от Франции и Англии не приведет ни к чему, поскольку справедливость границ новой Польши, так же как и прежней, будет завоевана нами с оружием в руках. Польша станет рабоче-крестьянской. Рабочие! Во время налетов авиации покидайте фабрики и заводы и не возвращайтесь к работе. Крестьяне! Не продавайте немцам никаких продуктов и относитесь к ним как к кровавым палачам, убивающим наших братьев.