Павел Яковенко - На южном фронте без перемен

Они удовлетворенно кивнули, и отправились «заряжаться» к себе в блиндаж.

Не знаю, то ли приготовили они неправильно, то ли зелье получилось слабоватое, но особого кайфа бойцы — наркоманы не получили. Так, протащились в дремоте часа два — три, и не более того.

Зато занятную штуку выкинул Кабан, который, вообще-то, в процессе варки и употребления конопли участия не принимал. Уж не знаю где, но он раздобыл какие-то таблетки, и все их выпил. Высыпавшие со всех своих укрытий наши минометчики с хохотом наблюдали, как Кабан, у которого глаза свелись в кучу, стоял, покачиваясь, у борта «шишиги», потом уронил автомат, а потом и сам упал носом в пыль.

Маразм! Найданов приказал убрать тело куда-нибудь подальше в укромное место. Данилов и Рамир уволокли Кабана в блиндаж, и бросили там на пол.

Андрей произнес речь, сводившуюся к тому, что такие идиоты как Кабан могут погубить всех. И что, строго говоря, от противника нас отделяет не такое уж и большое расстояние. Пройдут, и пьяных или обкуренных вырежут!

Личный состав потупился, (не все), и довольно быстро разошелся. Эффект от коноплевого варева можно было бы оценить хотя бы тем, что Андрей вообще ничего не заметил. На фоне Кабана Восканян и Боев, например, выглядели олицетворением разумности.

В общем, я смотрел на все это сквозь пальцы. Сухое молоко у них точно кончилось, а можно ли приготовить коноплю к употреблению как-то по-другому, я не знал. Но подозревал, что в наших условиях почти невозможно.

— Товарищ лейтенант! — обратился ко мне водитель Савиновских, (то, что меня повысили в звании, он не знал, а на мне знаков различия, само собой, не было — да и ладно), — спасибо за книжку! Знаете, здорово написано!

Ну да, точно. Я прочитал «Два капитана», и отдал ее Савиновскому, так как он оказался ближе всех ко мне в момент окончания чтения. Да и выглядел он посерьезнее остальных. Очень напоминал мне моего одноклассника — Валеру Питерскова. Такой же небольшой, угловатый и мрачный.

Что ж! Можно сказать, сработало… Савиновских проникся хорошим интересным текстом романа, и, как я надеялся, хотя бы в одной душе прорастет что-то доброе и вечное…

Сегодня Бамут опять обстреливали и бомбили, но на такие мелочи, давно ставшие чем-то вроде привычного фона, давно уже никто не отвлекался.

К вечеру на блокпост прибыли и Чорновил с водовозкой, и рота Логвиненко, и командир батальона.

— Привет! — сказал мне Логвиненко.

Я давно его знал, еще со времен Харами. Так что знакомиться нам нужды не было.

— Я вместо Тищенко, — пояснил он. — Тищенко в госпиталь забрали, а меня срочно выдернули из части, на машине в Хасавюрт, а оттуда — на вертолете сюда.

— Еще кто прилетел сюда? — спросил я.

— Да, Зариффулин прилетел.

— Вместо кого?

— Да Нелюдин улетел, у него срок службы вышел. Все — полетел документы оформлять на увольнение.

Логвиненко сказал это так, спокойно — про между прочим. Конечно, откуда ему было знать, что мы с Серегой в Темир-Хан-Шуру прибыли вместе, в один день, в одном поезде ехали.

Если он улетел увольняться — то что я здесь делаю??!

На минуту меня захлестнули зависть и обида. Но только на минуту. Я чуть усмехнулся, но ничего по этому поводу не сказал. Тем более что Санжапов не стал терять времени на всякие глупые предисловия, а рванул с места в карьер:

— У вас тут, говорят, баня отличная? Вот, водовозку вам пригнали, давайте, обеспечивайте!

Андрей покачал в задумчивости головой, и пошел обеспечивать. Логвиненко отправился размещать своих бойцов, а я остался с Санжаповым один на один. Благодаря Молчанову, с Санжаповым я был знаком не слишком близко, конечно, но в достаточной степени, чтобы задать волновавший меня в данный момент вопрос, и получить на него правдивый ответ.

— Товарищ майор! — обратился. — Логвиненко сказал, что Нелюдин улетел увольняться. А мы ведь с одного института, в один день в Темир-Хан-Шуру на службу приехали… Я-то что?

— И ты мог бы, — честно сказал комбат. — Но вертолет срочно улетал. А Нелюдин был рядом. Да и замену ему прислали, если ты в курсе.

Я кивнул.

— А за тобой и времени посылать не было, да и с Найдановым оставить некого… Некем тебя менять!

— Все ясно, — немного подумав, ответил я, — конечно, приятно чувствовать себя незаменимым, с одной стороны… А с другой… Ну, ничего. Потерплю сколько надо. Куда мне торопиться!

В моих словах не было иронии, и Санжапов ничего мне не сказал. Только похлопал по плечу…

Вечером у нас была баня. Самая настоящая. Мы вчетвером лежали на полках, периодически поплескивая воду на камни, сложенные у котла. Небольшое помещение тут же окутывалось паром, а я чувствовал, как из меня вместе с потом выходит вся та дрянь, которая накопилась за время долгого похода. Когда становилось совсем невмоготу, я выходил в душевую, и обливался холодной водой. А потом снова шел в парилку.

Никогда больше, ни до, ни после, (даже в замечательной частной финской сауне), не получал я такого фантастического удовольствия!

Однако все заканчивается. Пришлось покинуть подземное помещение, и париться начал личный состав. А мы пошли в беседку. (Да, на блокпосту была беседка!).

— Ну, что! — начал Санжапов. — Я прибыл не с пустыми руками! Смотрите!

Он куда-то сходил, и вернулся с двумя бутылками водки.

— Ого! — воскликнули мы с Найдановым, и, в свою очередь, отправились за закуской.

Все, что у меня было, это банка тушенки, которую я хранил на всякий случай. И вот этот случай настал. Андрей оказался богаче. (Наверное, раскулачил своих сержантов). Он принес две банки — тушенку и две каши, а также луковицу и посуду. Логвиненко принес две луковицы и сайку настоящего хлеба.

Мы сами разложили все по тарелкам, разлили водку по колпачкам, и «вздрогнули».

Теплота прокотилась куда-то вниз по пищеводу, и мне, отвыкшему от спиртного, с ходу захорошело.

Нет, воистину сегодня был удачный день!

Мы выпили еще раз, и еще. Ну и что мы после этого должны были делать? Конечно же петь!

Мы пели и «Ой, то не вечер, то не вечер…», и «Тонкую рябину», и «Вечерний звон», и «Броня крепка, и танки наши быстры». Не буду скромничать, петь я любил, и репертуар был у меня приличный.

Конечно, сбегать в ларек за добавкой здесь было невозможно, и когда водка закончилась, закончились и наши посиделки.

Спал я на этот раз не в машине, а вместе со всеми — в командирском блиндаже. О чем-то мы еще долго говорили, смеялись. Анекдоты, кажется, рассказывали… Но все это я помню довольно смутно.

Я трясся на броне вместе с пехотой, и никакого душевного подъема почему-то не ощущал. Совсем наоборот, у меня были довольно нехорошие предчувствия.

Вообще, весь вчерашний день как-то не давал особых поводов для оптимизма.