Вольфганг Отт - Стальная акула. Немецкая субмарина и ее команда в годы войны. 1939-1945

Тайхман где-то читал, что скопища медуз могут сжечь кожу и погубить пловца, если к ним нечаянно прикоснуться. Подниматься на поверхность нельзя. Над ним были крупные медузы. Он промерз до костей. До сих пор он не замечал, что вода такая холодная, но сейчас холод кусал его и заставлял дрожать. Темные пятна росли на глазах. Дабы не столкнуться с ними, ему придется выпустить немного воздуха и отплыть в сторону. Но воздух выпускать не следовало; линь держал крепко, а нож он выбросил. Тайхман слишком разнервничался, чтобы отвязать линь. Он взглянул наверх — темные пятна были прямо над ним. Сосчитал пятна — их было пять. И тут его охватили стыд и усталость — он вел себя как настоящий идиот. Он сделал еще несколько плавательных движений, что-то похожее на кроль, и вдруг увидел небо и своих товарищей.

Их лица были серого цвета. Тайхман закрыл воздушный клапан, вытащил изо рта загубник, до отказа открутил кислородный баллон и почувствовал, как наполняется воздухом спасательный жилет и давит ему на шею. И сразу же он почувствовал невыносимый холод.

— На палубе! — услыхал он чей-то крик.

Он сорвал с себя защитные очки, набрал полный рот воды и стал отплевываться. Без очков лица моряков сделались розовыми. Один из них, наверное, открыл баллон Бренка, поскольку его спасательный жилет был надут.

— На палубе, господин лейтенант.

— На палубе.

Еще несколько голосов крикнуло: «На палубе!» Моряки повторяли этот рапорт, словно попугаи, и, когда из воды неподалеку вынырнуло сразу семь голов, они тоже прокричали: «На палубе!» Тайхман тоже крикнул. Старший квартирмейстер и его люди отозвались. Они качались на волне и выкрикивали эти слова, словно произносили тосты. Потом, дрожа от холода, стали ждать следующую семерку.

Старший квартирмейстер подплыл к Тайхману, и они соединили свои канаты.

— Нас здесь тринадцать человек, господин лейтенант, несчастливое число. Но сейчас поднимутся другие.

— Да, сейчас поднимутся.

— Где старпом?

— Задохнулся. Горло подвело.

— О, черт. Вот не повезло бедняге!

Тут вынырнул командир со своей шестеркой.

— На палубе! — хором закричали вновь прибывшие. Их приветствовали со всех сторон. Это было похоже на гусиный гогот.

— Где старпом?

— Он не смог удержать во рту загубник, господин капитан-лейтенант.

— Какая нелепая смерть!

На поверхность поднялось двадцать человек. Каждому хотелось лично сообщить своим товарищам, что он спасся. Острова Ре видно не было. Только вода и двадцать голов — больше ничего.

— Зачем они прислали его на мою лодку? Беднягу должны были перевести на надводный корабль — он это заслужил. Я сообщу об этом адмиралу. Смерть старпома — на совести этих негодяев кадровиков.

— Так точно, господин капитан-лейтенант.

— Как вы думаете, что с ними сделает адмирал? Уж я-то знаю старика, он врежет им по первое число. Не хотел бы я оказаться на их месте, Тайхман, совсем не хотел.

— И я тоже, господин капитан-лейтенант.

— Во всем виноваты эти писаки в Киле. Раз в месяц развернут свой плавучий отель у пирса в другую сторону и требуют себе плату, как за боевой поход. Знаю я эту публику!

— Так точно, господин капитан-лейтенант. Я всегда их терпеть не мог!

— Это торгаши в формах, а не моряки. Это они виноваты в его смерти. Прислали мне инвалида. И кто только додумался прислать мне старпома, который одной ногой стоял в могиле!

— Да, господин капитан-лейтенант, это их вина.

— Чертовски холодно, правда?

— Да, господин капитан-лейтенант, холодает.

На этом разговор Лютке с Тайхманом завершился. Некоторое время они смотрели друг на друга, качаясь на волнах, а потом каждый из них задумался о том, что его тревожило.

Моряки соединили канаты, связывавшие их, образовали круг и стали ждать, сами не зная чего. У некоторых уже посинели лица.

Солнце припекало им головы, но тела сковывал ледяной холод. Они чувствовали, что вокруг них образуется ледяная корка. Когда они двигались, корка становилась тоньше, когда прекращали двигаться, их руки и ноги становились тяжелыми и немели.

К полудню самые слабые стали сдавать. Неудержимо клонило в сон. Зря они покинули лодку, все равно их никто не найдет. Когда они опускали головы на подушки спасательных жилетов, в нос и рот попадала вода — море было неспокойно, — а когда откидывались назад — глаза слепило солнце. Оно стояло прямо над головой и было белого цвета. Заняться им было нечем — разве только продолжать жить, ибо волны не давали им уснуть.

Командир прокричал несколько ободряющих слов, но только один старший матрос, привыкший во всем поддерживать начальство, отреагировал на них. Он даже попытался запеть. Тайхман никогда еще не слыхал более непристойной песни.

— Я вот думаю, не покраснеть ли мне, — крикнул ему Тайхман.

— Да вы уже и так покраснели, господин лейтенант, — заметил старший матрос.

Он был прав — у Тайхмана из носа шла кровь.

— Если уж вам так хочется петь, — заметил Лютке, — почему бы не спеть что-нибудь приличное?

— Хорошо. Могу спеть: «Мы украсим тебя короной девственницы», если хотите.

— Черт с вами. Пойте вашу «Волшебную флейту».

— А эта песня вовсе не из «Волшебной флейты», господин капитан-лейтенант. Я не знаю, откуда она, но точно не из «Флейты». Она называется: «Мы украсим тебя короной девственницы».

Текст, который за этим последовал, не имел ничего общего со словами известной песни.

Тайхман посмотрел на часы. Они показывали 14:00. И тут появились чайки. Он смотрел, как они летят на них, с таким же выражением, с каким забытый в горящем доме паралитик смотрит на огонь. И тут что-то внутри него оборвалось. Ему показалось, что голова отделилась от тела и всякая связь между ними прервалась.

Другие моряки обрадовались птицам. Появление чаек отвлекло их от мрачных мыслей. Ноги птиц под белым брюшком были красного цвета, а крылья снизу отливали на солнце стальным голубым цветом. Чайки почти не кричали. «Это, — подумал Тайхман, — означает, что они уже успели оценить ситуацию и примериваются, на кого первого напасть. А может, они и не думают нападать. Нет, они безобидны только тогда, когда брюхо у них набито, а сейчас оно у них пустое. В любом случае, они заинтересовались».

Когда первая чайка спикировала на Бренка, Тайхман почувствовал, что сейчас сойдет с ума. Он видел, что Бренк плачет и не обращает на чаек никакого внимания, но, когда птицы опустились, Тайхман дернул за канат; голова Бренка опустилась в воду и тут же дернулась назад, словно он сделал быстрый наклон. Он плакал, как малое дитя. Тайхман вдруг увидел страшное мерцание. На мгновение ему показалось, что из воды торчат сотни голов, которые тут же исчезли. Это были тени чаек. Он ударил кулаками по воде, как ребенок, пытающийся плыть. Но тени на воде были далеко, и он не мог их прогнать.