Ольга Матюшина - Песнь о жизни

Наступила странная апатия. Дни тянулись длинные, скучные. Жить так я не могла. Стала искать…

Быть художником с плохим зрением — невозможно. Но для писателя слух много значит. А если к нему прибавить еще знание предмета, воображение, ощущение, интуицию и хотя бы очень слабое, но какое-то наличие видения, — еще можно работать.

Опять начала писать, училась снова видеть жизнь.

Пригодилось давно принятое решение — все поразившее меня прятать в памяти в виде картин. Теперь эти картины записывала словами на бумаге. Работа начала интересовать. Но срывы бывали довольно часто. Тогда летели со стола не только чернила, но перо и бумага. Тоска по живописи приводила в страшное отчаяние. Написанные страницы, казалось, ничего не передают.

Ира занятая на заводе, находила время ухаживать за ранеными в госпитале.

— Надорвешься, побереги себя, — уговаривала я.

— Нельзя сейчас отдыхать. Работа в госпитале дает мне новые силы.

Ира правильно чувствует. Худенькая, она так истощена, — походит па подростка.

Стараюсь ее подкормить, но все труднее становится с продовольствием. Все чувствуем наступающий голод, но не хотим о нем думать. Паек резко уменьшился. Выделять что-нибудь для Неро трудно. Голодный пес скулит.

Скоро седьмое ноября. Все ждут увеличения пайка, праздничной выдачи. Мне особенно хочется, чтоб этот день напоминал наши прежние годовщины Октября. Приготовила праздничный обед. В суп из желудей опустила две картошки. Два месяца их берегла, прятала от себя. Пообедать решили с хлебом и без отказа. Конечно, за счет завтрашнего дня.

Старательно вымыла пол, все прибрала. Даже цветы на стол поставила. Дом из бивачного превратился в светлый, нарядный. На душе стало хорошо, торжественно.

Ленинград в кольце. Немцы ежедневно осыпают нас бомбами с самолетов, бьют из дальнобойных орудий, морят голодом. Шестьдесят дней и ночей мы не знаем покоя. Шестьдесят дней и ночей… Но завтра наш праздник.

«У-у-у-у…» — заревели сирены.

Тревога!

Подошла к окну… В небе фашисты. И страшно стало за ясную чистоту нашего неба. Шел воздушный бон. Светлые ленты прожекторов скрестились в одной точке. Они ловят вражеский самолет. В их лучах наш дом будто под светлым куполом. В небе то тут, то там вспыхивают огни разрывов. Грохот зениток, пулеметная дробь… Кажется, идет бой между землей и небом.

Заставили идти в щель.

Резкий свист. Летит… Куда? Неужели в щель?! Три женщины и собака сидят молча. Боятся перевести дыхание.

Удар. Бомба упала совсем близко, но не взорвалась. Снег лежит белый, белый. Уже дальше грохочут зенитки. Садим молча. Холодно. На крыши домов падают осколки.

Отбой!

Неро первый выскочил и визжит, радостно зовет меня в дом.

В комнатах светло, натоплено. Стекла целы.

— Ирочка, мы будем пить горячий, горячий чай! Хорошо как…

Согрелись руки и ноги. Отдыхают натянутые нервы. … Неро, довольный, что все дома, прыгает и, конечно, просит есть.

«Уу-у-у-у-у-у-у!..»

Опять?! Они не дадут нам сегодня покоя. Так не хочется выходить на холод.

А пришлось.

Взошла луна. В саду светло. На фоне зеленовато-голубого неба удивительно, должно быть, светятся желтые листочки. Нынче ранняя зима, и деревья не успели сбросить осеннего золота. Красиво кругом и странно тихо. Мы все не любим такой тишины. Знаем — враг близко, Притаился. Выжидает.

Так оно и есть: забомбил.

Совсем близко стреляют зенитки. От их грохота с вершинок падают золотые листья и комочками ложатся на свежий снег. И кажется, что им так же, как и мне, холодно и больно.

Сквозь гул выстрелов послышался голос. Заговорило радио.

Не может быть! Во время тревог передач не бывает. Работает только метроном, стучит лихорадочно, громко. Верно послышалось? Нет! Эфир ясно доносит голос.

Неужели Москва?.. Только Москва может говорить с нами в такую ночь.

Выстрелы затихли. Голос в эфире еще яснее. Напрягла слух. Долетают отдельные слова. И отчетливо слышно:

«..Победа будет за нами!»

Да, победа будет за нами! Мы все в это крепко верим и верой этой живем.

Наступило утро, ясное, солнечное. Проснулась от выстрелов дальнобойных орудий. Наш деревянный домик вздрагивал, как человек. Стекла звенели. Казалось, вот-вот выпадут.

Стреляют совсем близко, где-то в нашем районе. Но на душе светло и радостно.

Как изменился Ленинград! Громадные зеркальные окна магазинов забиты досками. Между ними и стеклом насыпан песок. Неуклюжими ящиками выдвигаются на панели эти сооружения. Первые дни, когда забивали окна, хотелось не слышать, спрятаться от стука молотков. Этот стук напоминал последние минуты похорон, прощание с телом родного, близкого существа. Но окна забивали по всему городу, и ударов нельзя было не слышать.

Наткнувшись на груду камней, подняла голову. Сердце сжалось от боли: семиэтажный дом расколот пополам.

— Вот что осталось от нашего дома, — сказала дежурная, подойдя ко мне. — Видите, в шестом этаже трюмо уцелело.

— Нет, не вижу, голубушка. Глаза болят, — призналась я. А сама подумала: «Наверно, в этом зеркале отражается небо».

— А ниже этажом, в углу, детская, — продолжала рассказывать женщина. — Даже подушка уцелела. И полочка с книгами.

— Как гнезда разоренные…

Я тихо пошла дальше. Под ногами хрустели мелкие стекла. Но что-то опять натолкнулась. Загородка. Посреди улицы оказалась широкая воронка. Трамвайные провода оборваны. Дугою согнуты фонарные столбы.

Может быть, лучше не выходить? Невозможно смотреть на раны города. Но он умеет переносить испытания, не склоняя головы. Он презирает смерть и тянется к жизни. Рядом с улицами, совершенно разрушенными, сохранились кварталы, где, как и в мирное время, чисто, прибрано, красиво.

Великий город, долго ли еще будут терзать тебя?

Сегодня фашисты собрали все свои силы. Сегодня они мстят за неудавшийся истребительный налет в ночь на седьмое ноября. Мстят за наше наступление. Сегодня они хотят окончательно запугать голодных, усталых людей, сломить волю к сопротивлению.

Напрасно! Ленинградцы за эти два месяца постоянных бомбежек стали другими. Сердца прошли через страдание и смерть близких. Пора страха перед выстрелами, желание покоя — прошли. Сейчас одно желание — мстить фашистам, бороться и победить. Ночью тревога сменяла тревогу. Вставали, как ваньки-встаньки, механически. Услышав громкие выстрелы зениток, я и Ира пошли в щель. Распахнув выходную дверь, остолбенели: на улице было светло, как днем. Ничего не понимая, спустились во двор: откуда такой свет? Высоко в небе горели шесть осветительных.

Небо! Твоя чистота, ясность, нежность вдохновляли поэтов, писателей, художников. А теперь? Как можешь ты терпеть издевательство над своей чистотой и величием? Сегодня в твоих звездных пространствах немцы повесили свои факелы, чтобы при свете их лучше высмотреть жилые дома и взорвать их, взорвать вместе с детьми, женщинами, стариками. Небо! Страшно мне смотреть на твою обманчивую красоту.