Юлиан Шульмейстер - Служители ада

Подумал и мысли своей испугался, будто кто-нибудь другой мог бы услышать.

Превозмогая боль, прихрамывая и причитая, дотащился домой. Бросил приемник в прихожей и упал на кушетку. В голове — шум, в сердце — страх, в каждой клеточке — боль. Не раздеваясь, ко всему безразличный, пролежал, может, час, может, два.

Пришел в себя, когда услышал шаги. Не удивился, только сердце сжалось от страха в ожидании новых побоев. И не было радости, когда услышал голос приятеля:

— Ротфельд, где вы, отзовитесь!

— Заходите, я здесь!

С появлением Ландесберга чуть-чуть успокоился, удивился: как оказался в квартире? Еще более успокоился, узнав, что забыл запереть дверь и друг ее запер. Рассказал ему о своих злоключениях, а тот уже сдал приемник.

У Ландесберга почти немецкая внешность: несемитский нос, большие роговые очки скрывают глаза, аристократическая худощавость лица дополнена пробором, украшающим изборожденный тонкими морщинами лоб. Высокий, длинноногий, в аккуратной и добротной одежде, он не привлекает внимания. Наверное, принимают за немца, ни разу не задержали на улице.

Завидует Ротфельд другу, и не думает, что, может, поведение придает ему «арийскую внешность».

Уложил Ландесберг в постель Ротфельда, осмотрел, ощупал, успокаивает:

— Счастливо отделались, нет переломов, одни синяки и кровоподтеки. Денек-другой полежите — пройдет.

— А приемник!

— Сдам от вашего имени, только прежде всего подкрепимся.

Великосветская внешность Ландесберга скрывает немало талантов. Не только оказал медицинскую помощь — приготовил из имеющихся запасов необыкновенное блюдо — «венгерский гуляш». Так и не понял Ротфельд, почему Ландесберг так назвал колбасу, приправленную острыми специями. Манит запах, пробует — не чувствует вкуса, по-прежнему ощущается боль.

Съел Ландесберг почти весь «венгерский гуляш», взял приемник и распрощался.

Каждый день навещает Ротфельда, приносит различные новости. «День памяти Петлюры» стал апофеозом кровавых событий.

Когда Ротфельд потерял надежду на хваленый немецкий порядок, оккупанты стали его наводить железной рукой — пунктуально, беспощадно, жестоко. Как благо воспринял принудительный труд евреев (раз нужна их работа, значит, не нужна их смерть). Еще большую веру вселили расклеенные первого августа афиши о создании «дистрикта Галиция», включенного в генерал-губернаторство. Раз введено гражданское управление и на улицах появились шуцманы, значит, тут почти как в Германии, недаром объявлено, что дистрикт вошел в «объем могущества» германского государства. Осмелел, стал чаще появляться на улицах. Шагает по мостовым, робко поглядывает на тротуары, никто не обращает внимания. Ездит в появившихся для евреев прицепных трамвайных вагонах с надписью «Hyp фир юден». Стал подыскивать работу, но не находит ничего подходящего. Любая интеллигентная работа недоступна еврею, на рабочие места принимают в последнюю очередь. И безработным оставаться опасно, ходят слухи, что неработающих куда-то угоняют из Львова. Обходит знакомых, не могут помочь — нет еврейских предприятий, еврейским ремесленникам не требуются такие помощники. Имеются знакомые среди украинцев и поляков, но это — интеллигенты, сами ищут работу.

Нежданно-негаданно примчался Ландесберг с радостной вестью:

— Поздравляю, по решению губернатора Галиции доктора Ляша создан юденрат, восстановлена жизнь еврейской общины. Мы с вами и другие известные еврейские деятели назначены членами юденрата.

— Юденрат?.. Еврейская община? — Ротфельд не верит ушам.

— Юденрат! — повторяет Ландесберг.

«Неужели немцы прекращают бесчинства и берут под охрану евреев?.. А как же, и для них опасно без конца разжигать кровожадные инстинкты полудиких людей», — убеждает себя и не верит возникшей надежде. Выясняет у Ландесберга:

— Кого еще назначили в юденрат?

— Иозефа Парнаса, Нафтулу Ландау, Симона Улама, Освальда Кимельмана, еще нескольких членов довоенного сионистского исполкома.

— А вам откуда известно?

— От Иозефа Парнаса, председателя нашего юденрата. Даже Ротфельду не рассказал Ландесберг о событиях последней недели (еще в начале адвокатской карьеры узнал о строгой ответственности за разглашение данных о сотрудничестве со специальными службами). Нет, он не стал немецким агентом, только доверенным лицом — так в старое польское и в нынешнее нацистское время называют тайных добровольных помощников карательных органов. Людишки с предрассудками клеймят таких информаторов, обзывают доносчиками. Дурачье! Умный информатор не донесет во вред себе и ближним, его информации — контакты с властями для проведения нужной политики. К счастью, такие контакты оказались возможными и с нынешней властью. Не будь этих контактов, в юденрат вошли бы подонки, а они — заслуженные общественные деятели, определявшие жизнь еврейства Галиции, сгнили бы на каких-нибудь скотских работах.

Вспоминая свою умную тактику в управлении СС и полиции, Ландесберг и сейчас ведет себя умно — не торопит Ротфельда с ответом, и так ухватился за юденрат, как за спасение.

«Юденрат — великое благо!» — твердит сам себе Ротфельд. Не обольщается, не ждет избавления львовских евреев от унизительных порядков, оскорблений и мук. И все же нормализация жизни общины, даже на самых тяжелых условиях, лучше нынешнего вовсе бесправного положения. Нормализация! Не станет ли эта «нормализация» более совершенной системой грабежей и убийств? Вспоминает эсэсовского офицера-грабителя, и такой сможет стать немецким руководителем еврейской общины! Все может быть, даже грабеж, даже убийства, но раз решено возродить общину, значит, евреям как народу даруется жизнь. Иначе нет смысла в общине. Только бы выжить, закончится война, нормализуется жизнь.

Так с размышлений о жизни общины Ротфельд перешел к мысли о собственной жизни. Ужас пережитого, неопределенность дня нынешнего, постоянно угнетающий и терзающий страх определили решение. В предложении Ландесберга увидел избавление от сегодняшних и завтрашних мук, чиновникам немецкого административного аппарата, даже евреям, конечно, будет обеспечена безопасность. Больше не думает о назначении юденратов как органа немецких властей, только об юденрате — органе еврейской общины. Хитрит сам с собой, слил воедино свое благо и благо общины: «Юденрат — это жизнь, господь не захотел моей гибели. Спасая себя, все сделаю для спасения евреев». Так и подумал — вначале о своем спасении, потом повторил заученной формулой: «Все сделаю для спасения евреев».

Совесть, совесть! Удобная совесть — красивый мешок, наполняемый любым содержанием. Ландесберг изучил совесть Ротфельда, свое превосходство видит в том, что давно живет без этого ненужного хлама — реквизита богадельни слабовольных людей.