Павел Кодочигов - Так и было

До того тихой оказалась жизнь на новом месте, что Гришке было как-то непривычно: ни выстрелов, ни разрывов, даже самолеты летали редко. Немцы в деревне постоянно не жили. Приедут, кого-нибудь заберут и быстренько обратно. Будто опасаются чего-то. Больше всего удивляли вечерние гульбища парней и девчат, на которые сходились из нескольких деревень. Соберутся и поют, пляшут, танцуют, ухаживают друг за другом, как до войны, а то и подерутся из-за какой-нибудь девчонки. В Валышево о таком не помышляли. В декабре сорок первого ребята постарше сманили его в Гусинский клуб на танцы. Только развеселились — Собачник с немцами: «Эт-то еще что такое? Я вам попляшу! Валенки снять и поставить к печке!»

Всех парней разутыми оставили. Гришка был в сапогах и до полуночи бегал по домам танцоров, говорил матерям, чтобы несли в клуб сапоги или ботинки.

Тихая жизнь продолжалась, однако, недолго. Однажды утром знакомые окрики немцев и рев машин заставили Гришку выскочить во двор. У ворот стоял Лешка и выглядывал в щелку. Оглянувшись, крикнул:

— Жандармы на облаву приехали!

Раздумывать было некогда. Заскочили в дом, предупредили об опасности Михаила, схватили по куску хлеба и огородами, задами — в лес. Остановились перевести дух за большой поляной.

— Здесь и переждем? — спросил Гришка.

— Можно здесь, а можно и дальше прогуляться, — как-то неопределенно ответил Михаил. — Я знаю избушку лесника, где партизаны бывают.

— Хочешь сообщить, чтобы на жандармов напали?

— В отряд хочу попроситься.

— И я тоже, — сказал Лешка.

Гришка вздохнул:

— Мне нельзя — семью надо кормить...

— Ну и оставайся. Сегодня убежал, а завтра не успеешь и поедешь в Германию немцев кормить.

— Так-то так, но...

— Ты с нами или?..

До дома лесника дошли без остановки. Перед ним залегли — вдруг полицаи, а не партизаны в доме. Из него никто не показывался.

— Партизаны, поди, ночью сюда приходят, — высказал предположение Гришка.

— Надо идти и посмотреть — сколько тут лежать можно? Пошли давай, — поднялся нетерпеливый Лешка.

— Всем нельзя. Лучше одному. Мне надо идти, — твердо сказал Гришка. — Скажу, что заблудился и зашел узнать, как выбраться к деревне, а вам не поверят. Если попадусь, убегайте. Хлеб вам оставлю, а то и мне не поверят.

Братья Ерохины еще раздумывали, соглашаться или нет, а он отполз назад и пошел влево. Отойдя подальше, повернул к дому и сделал вид, что очень обрадовался, увидя его, пошел к нему скорым шагом. Постучал в окно. Выждал и снова постучал. Никто не отозвался. Поднялся на крыльцо, приоткрыл дверь в сени. Спросил:

— Дяденька! Тетенька! Есть тут кто?

Тишина.

Входить в дом было страшно, уходить, ничего не узнав, еще страшнее. Уже взялся за ручку двери в дом, как резко захлопнулась сенная. Сердце ухнуло, перехватило дыхание — ждал, что набросят щеколду и закроют сени. Ждал, что из дома кто-нибудь выскочит, но все было тихо. Слышался лишь шум верхового ветра. Не он ли дверь захлопнул? Подошел к ней, чуть нажал — она легко подалась. «Вот дурак! Ветра испугался!» И, пересиливая страх, рванул дверь дома. Кроме стола и соломы на полу, в нем ничего не было, и ничто не указывало на недавнее пребывание в доме человека.

В лес вернулся тем же путем, которым шел к дому. Друзья бежали навстречу, вытянув шеи: ну что?

— Никого. Будем ночевать?

— Ну уж нет, лучше пойдем к землянкам.

Скоро другое происшествие всколыхнуло деревню. Жандармы арестовали Николая Кокорина и, пока гнали по улице, избили до полусмерти.

Полицаи пустили слух, что Кокорин укрывал партизан, а приходили к нему той ночью провокаторы. Как всегда в таких случаях, толки разные пошли. Одни осуждали Кокорина — знал же, что фрицы «подсадных уток» используют, даже ложные партизанские отряды создают, так почему доверился незнакомым людям? Другие оправдывали: а если бы настоящие партизаны к нему постучали, он дал им от ворот поворот и люди погибли? Как бы ему жить после этого? Тем и другим пришлось задуматься: что делать, если и к ним заявятся люди в русской одежде, на русском же языке скажут, что они партизаны, и попросят о помощи? Отказывать вроде бы после такого урока надо, но повернется ли язык?

Гришке на эти вопросы пришлось отвечать через какую-то неделю, ни с кем не советуясь. Окликнули его вечером недалеко от деревни трое. Сразу по имени назвали, стали об отце и матери расспрашивать, о том, как ему живется здесь и как раньше жил. Допрашивали двое. Третий стоял поодаль и стерег всех. По понятию Гришки, партизаны так и должны вести себя, но к Кокорину заходили тоже трое. Не те ли самые и его надуть собираются? На вопросы, отвечал коротко, чтобы ничего лишнего не сболтнуть и свои мысли не выдать.

— Осторожничаешь, парень, боишься нас?

— Никого я не боюсь.

— То и видно, но поступаешь правильно. Не болтай и о том, что нас видел и о чем мы с тобой толковище вели. Понятно?

— Не маленький.

Усмехнулись:

— Тогда посиди здесь полчасика, раньше не двигайся.

Ушли, а у Гришки на душе кошки заскребли. Глаза у него зоркие, слух хороший, и нос за версту табачный дым чует. Пока разговаривали, кое-что сообразил. Все трое курили не вонючие немецкие сигареты, а самосад. Полицаи, те в теле и почти всегда «на взводе». Эти — ни-ни, и лица у них худющие. По одежде и рукам видать, что не в избах живут и умываться им не часто приходится. Посиживают спокойно, но все видят и в любую секунду на ногах оказаться могут. И запах от них травяной идет. Лесные они люди, но кто — настоящие партизаны или ложные? И зачем он им понадобился?

В тяжких раздумьях час, наверно, прошел, но домой сразу идти не решился — мать увидит, что с ним что-то неладно, и тоже допрос учинит. Допоздна проболтался с ребятами на улице, но и они заметили, что ему не по себе.

— Ты что как индюшка квелый и не поквохчешь даже? — спросил Лешка.

Смысл сказанного дошел не сразу — о другом думал, но вывернулся:

— Утром твоя мать сказала: «Гришка, возьми мастинку, слазай в истенку и набери картохи». Вот и думаю, что она просила сделать?

Лешка рассмеялся:

— Теперь-то ты все понимаешь, а вот когда приехал, трудно тебе что-нибудь втолковать было.

— Так меня в школе псковскому языку не учили.

— Поводишься с нами, на пятерку знать будешь.

Подошла соседская девчонка, ребята от него отстали, а он стал вспоминать, как говорили те трое. Псковских словечек у них вроде не было. Выходит, не местные. Рассказать о них ребятам? Предупредили же, чтобы не болтал, да и не надо никого в это дело впутывать. Что случится, так пусть с него одного спрос будет, а то всех заметут. Так-то оно так, но ему-то как быть? Не посидеть ли дома? Если те люди партизаны, то в деревню не придут. Провокаторы — могут, но он тогда будет знать, кто они на самом деле, и на их удочку не попадется. «Я им тоже проверочку устрою — посмотрим, кто кого перехитрит, — радовался Гришка, но через три дня по-другому рассудил: — Партизаны они, а я, дурак, от них прячусь!» Тут еще мать подлила масла в огонь. Давно ругалась, что сена мало коню припас, и «тяжелую артиллерию» в ход пустила: