Павел Кодочигов - Так и было

— То есть как не пьешь? Совсем? — присел от удивления командир полка.

— Даже не пробовал, товарищ майор. Честное...

— А я тебе приказываю! — не то в шутку, не то серьезно протрубил командир полка.

Иванов перевел взгляд на командующего — слушаться ли? А командующий не менее командира полка удивлен столь странным заявлением ординарца, широко улыбается, беспомощно разводит руками и говорит с «сочувствием» в голосе:

— Извини, солдат, но я не вижу оснований для отмены приказа командира полка. Придется тебе подчиниться.

Садись-ка рядом со мной, — сам пододвинул эмалированную кружку, американскую колбасу, тушенку, вилку под руку устроил. — Пей, солдат, когда-то надо привыкать, а война кончится, так никто тебе наркомовские подносить не будет.

Что тут делать? Заглянул в кружку, ладно хоть налили немного!

— За удачу в бою, Гриша, за то, чтоб живым и здоровым к матери вернулся. У него отец с сорок первого воюет, так он с матерью два с половиной года кормильцем семьи был. В оккупации! С января сорок четвертого сам в строю, — пояснил майор Кавкайкин и поднялся.

За ним все встали, чокнулись, в глаза непьющему ординарцу заглядывают настойчиво и требовательно. Под таким прицельным огнем в ямке, как от снаряда, не укроешься. Вздохнул поглубже, сморщился и — грудь в крестах или голова в кустах — лихо, как показывают в кино, опрокинул кружку. Поперхнулся, зажал рот рукой, согнулся в три погибели.

Опалив рот, огонь побежал куда-то вниз, стал разливаться по телу.

— Ну вот и все, а ты боялся, — загрохотал над ухом командующий. — Ешь давай и на нас не смотри — мы уже заправились.

— Спасибо, товарищ полковник, я сыт, — сказал по привычке, руки же сами потянулись к хлебу и тушенке.

Офицеры подождали, пока он насытится, потом стали расспрашивать о жизни в оккупации, где воюет отец, как живут сестренки с матерью. Пытался вскочить и отвечать как положено, но командующий придавил рукой:

— Сиди, не на строевом плацу и не ты у нас в гостях, а мы у тебя. Так, Кавкайкин?

— Так точно, товарищ полковник.

Старался отвечать коротко и ясно, по-военному. Вначале получалось, потом с языком что-то случилось, стал заикаться не хуже контуженого Тымчика.

— Строевым пройдешь ли, Гриша? Не разучился в артиллерии?

Поднял голову, наморщил лоб, соображая, кто задал вопрос и на кого при ответе смотреть надо, гаркнул:

— А что? Пройду!

Офицеры засмеялись:

— Ладно уж, строевым не надо, а за адъютантом командующего сбегай — полковнику ехать надо.

— Есть! — приложил руку к непокрытой шапкой голове, повернулся через левое плечо и растянулся на полу под хохот офицеров. Засмеялся вместе с ними, удивился, что нога совсем не болит, и провалился в сон.

Все еще смеясь, майор Кавкайкин поднял своего ординарца, уложил на нары, и тот проспал до следующего утра.

— Опохмелиться хочешь? — первым делом спросил майор.

— Не-е-е, — затряс головой Иванов и схватился за нее, разламывающуюся, обеими руками.

— Извини нас, мы думали, что ты нам очки втираешь, а ты и правда с рюмкой еще не целовался. Молодец!

Хорошим человеком был майор Кавкайкин. Он чем-то походил на капитана Малышкина. Такой же высокий, всегда подтянутый, и поговорить с ним, как с Малышкиным, можно было о чем угодно. Не воздвигал стену: я офицер — ты солдат. Но тут, как давно приметил Иванов, такая картина получалась: чем больше у человека звездочек и просветов, тем меньше он об этом напоминает, а вот ефрейторы, сержанты и особенно старшины всех ниже себя по званию на расстоянии держат. Младшие лейтенанты, которые только из училища, — тоже. Не все, но многие. И еще убедился, что в пехоте чинопочитания и козыряния больше. В роте его знали как Иванова и он всех лишь по фамилии знал и помнил, а у самоходчиков снова Гришкой стал. Тут всех рядовых, сержантов и даже лейтенантов по имени кличут. Механика Литвинцева. — Витькой. Лучшего механика полка Хлынова, который с одного захода пушку на железнодорожную платформу ставит, все Лешкой зовут. И это потому, решил Иванов, что и офицеры и рядовые в одной машине сидят, а снаряды не разбирают, у кого какие погоны на плечах. И зависят друг от друга больше, чем в пехоте. Один промашку дал — ответ всем держать. Ловкость и умение проявил — все живы остались. Вот никто и не кичится ни лычками, ни звездочками. И требовательности больше. Что не так сделаешь, так и по шее схлопочешь. Как в семье принято.

Задуманный и провозглашенный на века, но обескровленный за неполных четыре года войны, рейх доживал последние дни. Давно и полностью освобождены Венгрия и Румыния. Король Михай в румынском небе дрался с фашистскими асами и был удостоен ордена «Победа». Солдаты со звездочками на пилотках вели бои в Чехословакии и Австрии, с января сорок пятого один за другим брали немецкие города, готовились к штурму Берлина.

Война шла к концу, но от этого не становилась милосерднее. Сопротивление фашистов не ослабевало. Пополненный после очередного прорыва новенькими САУ-100, усиленный батальоном огнеметных танков, полк без промедления бросили в новый прорыв с приказом, не оглядываясь назад и на фланги, идти как можно дальше вперед.

Рванули вместе с пехотой, а она избаловалась. Без поддержки танков и САУ вперед не идет. Чуть где заминка, бежит к пушкарям и танкистам — помогите, не пускает! И приходится откликаться на первый зов, мчаться в указанное место, пугать вражеских солдат и грозным рыком бронированных машин, и их всесокрушающим огнем.

Помня о грозном приказе, командиры САУ назад не оглядывались и о том, как продвигаются соседи, не заботились. Были уверены, что не их одних в прорыв бросили, справа и слева тоже кто-то свою задачу выполняет и к морю спешит. И оснований для беспокойства первые дни не было: фронт, было слышно, двигался лавиной, боеприпасы и горючее поступали вовремя, в ремонт отправили всего две машины. Жить можно. Но скоро и сбои начались. Сначала маленькие, потом где-то стали задерживаться заправщики, машины с боекомплектами. Опоздают да еще и оправдываются: еле прорвались, еле прорвались. А чего им, тыловикам, прорываться, когда прорыв давным-давно сделан и обеспечен. Все началось вроде бы с пустячков, а кончилось тем, что полк со всеми своими вспомогательными службами, горючим, снарядами и патронами за кольцом остался, а вырвавшийся вперед и оторвавшийся от своих батальон только что назначенного комбатом старшего лейтенанта Разумовского в мешок попал с туго перетянутой горловиной.

Знать бы об этом пораньше, так поберегли бы и горючее и снаряды, но не знали и оказались без запаса. Пришлось рассредоточиться и встать в оборону, стрелять лишь наверняка. Пехоте более или менее спокойный отход обеспечили и оказались в ее боевых порядках.